Прыжок во тьму
Шрифт:
— Добровольно, говоришь? Думаешь, что мы не знаем, сколько ты получил? Мы платим лучше, от нас ты получил бы больше. Подумай об этом, не то потеряешь голову.
— Какие же вы наивные… Неужели вы думаете, что таким способом заманите меня к себе на службу. Я не Воградник. И запомните: лучше я лишусь головы, чем буду жить с позорным пятном.
— Ты старый болван! Известно ли тебе, что твой брат арестован? Если будешь поумнее, отпустим его. Иначе и ему башку снесем!
Кровь во мне так и кипела… Но я взял себя в руки и хладнокровно ответил:
— Мой брат
— Почему говоришь, «честно умрем»?
— Потому что вы нас убьете.
Опять посыпались ругательства и угрозы.
— Ты бессилен перед нами. Здесь известно о тебе все. Мы знали, когда вы приедете, и ждали вас!
Гестаповцы во всю показывали мне свою осведомленность. Скорее всего, это было им известно от Тонды.
— Смотри, что у нас тут собрано о тебе.
Мне показали папку пражского полицейского управления.
— Ну и что в ней? — спросил я.
— А то… Проводил вербовку в Испанию? И об этом нам все расскажешь, и за это ответишь! Нам все известно!
И опять посыпались сведения, полученные, вероятно, от Фиалы.
То обстоятельство, что я был арестован одним из последних, давало мне возможность как бы рассортировывать их вопросы, определить, что от кого они знают и что является их предположениями.
Мозг работал с лихорадочной быстротой. Требовалось особое напряжение сил, чтобы ни одного лишнего слова не сорвалось с языка. Гестапо хорошо понимало, в каком трудном положении я оказался, и намеренно накаляло атмосферу.
— У нас отличная агентурная сеть. Работаем мы так надежно и безошибочно, что уничтожим любое движение, где бы оно ни возникло. Мы уничтожим коммунистов в протекторате раз и навсегда!
— Это вам только кажется, — ответил я и с иронией добавил: — Меня вы можете уничтожить, тут я не питаю никаких иллюзий. Но на то, чтобы уничтожить всех коммунистов, у вас не осталось времени. Прежде, чем такое могло бы случиться, уничтожат вас. Посмотрите, как надвигается фронт. Красная Армия уже на границе.
И опять начались разговоры о том, кто выиграет, кто сильнее, что происходит на фронте.
— Что с нами сделали бы большевики, если бы мы, подобно тебе, проникли в Советы и были там схвачены?
— Это нельзя сравнивать. Я прибыл на родину защищать свое, а вы стремитесь там захватить чужое, — это большая разница. Мы боремся и защищаемся. То же делают и советские люди, то же делаем и мы.
После допроса чешский гестаповец Смола, отводя меня в «четырехсотку», сказал:
— Ты для них человек, на котором стоит печать запрета. Все, что ты говорил им вчера и сегодня, просто невероятно. Любой другой был бы уже давно избит.
Для меня поведение гестаповцев на допросе тоже было загадкой. В «четырехсотке» мы со Смолой оказались вдвоем. Он стал расспрашивать меня:
— Скажи, чем все это кончится? Пойдут западные державы на мир с немцами или нет? Неужели Советский Союз так силен, что может выиграть войну без них? Понимаешь, я тоже чех.
— Какой
— Да ты пойми, это мое ремесло, надо же работать. Поэтому и служу.
— Но вы ведь служите против народа!
— Я служу не против народа. Мы — чешские полицейские, нас прикрепили к гестапо. Мы несем свою службу. В 1938 году нас интернировали на севере, а потом передали протекторатному правительству.
— Потому теперь и служите? Прекрасная служба! Если вы хотите знать, чем все кончится, так я повторю то, что говорил вчера: немцы уже проиграли войну, и, те, кто им симпатизирует на Западе, уже не в состоянии им помочь. Поздно! Советский Союз настолько силен и располагает такими резервами, что разобьет немцев и один на один.
— Значит, он оккупирует и нас?
— Нас Красная Армия освободит.
— Что же будет со мной?
— Предстанешь перед судом.
— Но я на службе, я вынужден это делать.
— Да, но кому вы служите? Вы служите Чехословакии, ей же приносили присягу. А Чехословакия теперь находится в состоянии войны с Германией. Стало быть, ваша служба — измена.
— Мне нечего бояться, я помогал людям, чем мог. Одной еды сколько перетаскал!
— И это вы называете помощью? Да этим самым вы часто компрометируете их в глазах других заключенных. Почему вы не предупреждаете людей, которых гестаповцы собираются арестовать? Вы могли бы многих спасти. Я уже говорил, что в Бероуне следили за нами несколько месяцев. Почему вы нас не предупредили? Ведь вам лично было известно, что я жил у Бенишков. Вы сидели возле переправы и делали вид, что ловите рыбу. Теперь-то я вас узнал, но тогда не подозревал, кто вы. У вас было много возможностей предупредить нас, но вы этого не сделали. А сделай вы это — оказали бы нам неоценимую помощь, уберегли бы от беды многих.
— И все же мы много помогали людям, старались сохранить им жизнь. Но иногда это не получалось.
— Если бы вы действительно помогали нам, не было бы того, что произошло.
— Я старался делать для ваших людей все, что в моих силах, все, что мне было доступно. Чего я только не делал для Виктора Сынека, но спасти его не смог.
— Как держались наши люди?
— Члены вашего руководства были мужественны. Но наша агентурная сеть была на высоте, поэтому они ничего не могли утаить от нас.
— Если вы хотите нам помогать, так помогите мне. Вы пошли бы на то, чтобы организовать мне побег? Могли бы сделать так, чтобы я ушел отсюда? Вы понимаете, что значило бы это для нас теперь, когда мне известны имена всех предателей? Помогите!
— Помогу, чем могу. Но что касается побега, то это возможно только при переброске в лагерь или при каких-нибудь других обстоятельствах, иначе все плохо кончится.
— А как вы думаете, что со мной сделают?
— Этого я пока не знаю. Запросили Берлин. Пока ты будешь находиться здесь, допрашивать тебя будет Зандер, а переводчиком буду я. Зандер не знает чешского языка. Сделаю для тебя все, что в моих силах. Буду сообщать тебе, что он знает, а чего не знает.