Прыжок за борт. Конец рабства. Морские повести и рассказы (Сочинения в 3 томах. Том 2)
Шрифт:
So halt'ich's endlich denn in meinen Handcn,
Und nenn'es in gcwissem Sinne mein. [6]
На последнем слове он сделал ударение, вдруг понизил голос и медленно отвел взгляд от моего лица. Молча и деловито он стал набивать трубку с длинным мундштуком, затем, опустив большой палец в отверстие чашечки, посмотрел на меня многозначительно.
— Да, дорогой мой друг. В тот день мне нечего было желать: и разбил замысел своего злейшего врага, я был молод, силен, имел друга и любовь женщины, имел ребенка. Сердце мое было полно до краев, и даже то, о чем я грезил однажды во сне, лежало на моей ладони!
6
Итак,
Он чиркнул спичкой; вспыхнул яркий огонек. Судорога пробежала по его задумчивому покойному лицу.
— Друг, жена, ребенок, — медленно проговорил он, глядя на маленькое пламя, потом дунул; спичка погасла.
Он вздохнул и снова повернулся к стеклянному ящику. Хрупкие прекрасные крылья слабо затрепетали, словно его дыхание на секунду вернуло к жизни то, от чего он не мог оторвать своего взгляда.
— Работа… — заговорил он вдруг своим мягким беззаботным тоном и указал на разбросанные листки, — работа идет хорошо. Я описывал этот редкий экземпляр… Ну, а какие у вас новости?
— Сказать вам правду, Штейн, — начал я с усилием, удивившим меня самого, — я пришел, чтобы описать вам один экземпляр…
— Бабочку? — спросил он, недоверчиво улыбаясь.
— Нет, экземпляр отнюдь не столь совершенный, — ответил я, чувствуя, как поднимаются во мне сомнения. — Человека!
— Ach, so! [7] — прошептал он, и его улыбающееся лицо стало серьезным.
Затем, поглядев на меня секунду, он медленно сказал:
7
Ах, так! (нем.)
— Ну, что ж, я тоже человек.
Вы видите, каков он был; он умел так великодушно ободрить, что человек с чуткой совестью мог не колебаться на грани признания. Но если я и колебался, то это продолжалось недолго.
Он сидел, скрестив ноги, и слушал. Иногда голова его исчезала в огромном облаке дыма, и из этого дыма вырывалось со чувственное ворчанье. Когда я кончил, он вытянул ноги, поло жил трубку и склонился ко мне, опираясь локтями о ручки кресла и переплетая пальцы.
— Я очень хорошо понимаю. Он романтик.
Он поставил диагноз, и сначала я был поражен этим простым определением. Действительно, наш разговор так походил на медицинскую консультацию, — Штейн, со своим ученым видом, сидящий в кресле перед столом, и я, озабоченный, в другом кресле, напротив. Естественным казалось спросить: «Какие же меры принять?»
Он поднял вверх длинный указательный палец.
— Есть только одно средство. Одно лекарство для спасения нас же самих!
Палец щелкнул по столу. Болезнь, которой он дал такое простое определение, вдруг показалось мне еще проще и совсем безнадежной.
Наступила пауза.
— Да, — сказал я, — выражаясь точно, вопрос не в том, как вылечиться, а как жить.
Он одобрительно и как будто печально кивнул головой.
— Ja! Ja! [8] Как говорит ваш великий поэт: «Вот в чем вопрос…»
Покачивая головой, он продолжал:
— Как жить? Да, как жить?
Он встал, опираясь о стол концами пальцев.
— Мы хотим жить по-разному, — заговорил он снова, — Эти прекрасная бабочка находит кучку грязи, опускается на нее и спокойно сидит, но человек не будет спокойно сидеть на своей куче грязи. Он хочет жить то так,
8
Да! Да! (нем.)
Штейн поднял руку, затем опустил ее.
— То он хочет быть святым, то — дьяволом. А закрывая глаза, он всякий раз видит себя; и самому себе он представляется замечательным парнем, каким он на самом деле быть не может… Таким он видит себя в мечтах…
Штейн опустил стеклянную крышку; щелкнул автоматический замок. Взяв ящик обеими руками, он, словно священнодействуя, понес его на прежнее место; из яркого круга, освещенного лампой, он вступил в пояс более слабого света и, наконец, во мглу. Странное впечатление создавалось — как будто несколько шагов вывели его из реального и запутанного мира. Его высокая фигура, как бы лишенная субстанции, наклоняясь, бесшумно двигалась среди невидимых предметов, и, казалось, он производит там какую-то таинственную работу. Голос, доносившийся издали, потерял свою резкость, но звучал мощно и серьезно, смягченный расстоянием.
— А так как не всегда у вас закрыты глаза, то вас постигает реальное несчастье… сердечная тоска… мировая скорбь. Да, мой друг, тяжело убедиться в том, что вы не можете осуществить свою мечту из-за недостатка сил или ума. Ja!.. А ведь вы такой замечательный парень! Wie? Was? Gott in Himmel! [9] Как это может быть? Ха-ха-ха!
Тень, бродившая среди гробниц с бабочками, громко расхохоталась.
— О, это забавная и странная штука! Человек, рождаясь, отдается мечте, словно падает в море. Если он попытается выкарабкаться, как делают неопытные люди, он тонет. Nich wahr? [10] А что делать? Единственный способ — уступить стихии и, производя в воде движения руками и ногами, заставить море поддерживать вас на поверхности. Итак, если вы меня спрашиваете, как быть…
9
Как? Что? Боже праведный (нем.).
10
Не правда ли? (нем.).
Голос его вдруг зазвучал громко, словно там в полумраке он услышал шепот мудрости.
— Я скажу вам. Здесь тоже есть один лишь путь.
Он зашлепал туфлями и вступил в пояс слабого света; внезапно он очутился в ярком круге, освещенном лампой. Его вытянутая рука была направлена в упор в мою грудь, словно пистолет, глубоко запавшие глаза вонзились в меня, но с подергивающихся губ не сорвалось ни одного слова и исчезла суровая экзальтация, охватившая его во мраке. Рука, протянутая к моей груди, упала, и, приблизившись на шаг, он мягко положил ее на мое плечо.
— Есть вещи, — печально сказал он, — которых, пожалуй, не выскажешь, но я так долго был одинок, что иногда об этом забываю.
Свет убил ту уверенность, какая охватила его в полумраке. Он сел и, опершись обоими локтями о стол, потер себе лоб.
— Однако это правда… правда… Погрузишься в стихию…
Он говорил заглушённым голосом, не глядя на меня.
— Вот он — путь. Следовать за своей мечтой… идти за ней… и так всегда — usque ad finem. [11]
11
До самого конца (лат.).