Прыжок
Шрифт:
— Вам когда-нибудь кто-нибудь говорил, как собаки понимают, что вы боитесь их? Они слышат запах вашего страха… Вот как сейчас я слышу твою вонь. — Он глубоко затянулся сигаретой и бросил ее на пол, а потом раздавил окурок тяжелым башмаком.
— Видишь ли, Петер, я хочу знать то, что ты… То есть я хочу, чтобы вы мне рассказали то, что я хочу услышать. Это ведь уже не в первый раз, а? Мы ведь с вами уже прошли долгий путь, не так ли? Помните, такое недавно показывали по телеку: дескать, я позволю вам выйти из игры, потому что вы мне помогли… Мне нравятся люди, которые помогают. Я могу быть добрым с отзывчивыми
Тихий певучий голос Лоутона напугал Петера Уилсона больше, чем любое из того, что мог бы сделать полицейский. Петер вырос, переходя из детского дома в детский дом, из приютов в приют, и каждый последующий был хуже предыдущего. Он привык к худшему. Отец и другие люди в течение более чем пятнадцати лет ужасно обращались с ним. И сам Петер был неважным сыном, стал плохим мужем и паршивым отцом. Он едва умел читать и писать и в основном пользовался словами, в которых было один-два слога. В общем, слюнтяй, ничтожество, и не более того. Он заводил шапочные знакомства с людьми, которые затем использовали его как шестерку: Петер выполнял для них мелкие поручения, дела, которыми те просто не желали утруждать себя. Он был наркоманом, злоупотреблял алкоголем, а также, что уж совсем нелепо, имел три судимости за то, что растлевал собственных детей, равно как и детей ближайших соседей.
Уилсона можно было бы назвать первостатейным неудачником, и в глубине души он сам понимал это. Впервые эта истина дошла до него еще в подростковом возрасте, а потом подобные мысли часто посещали его уже во взрослом состоянии. Сейчас он слушал Лоутона и все яснее осознавал, что лучше сделать то, что приказывают: «В конечном счете так надо…»
— Ну а я, мистер Лоутон? Что будет со мной?
Лоутон рассмеялся.
— А что с тобой обычно происходит, Петер? Конечно, ты напустишь в штаны как всегда.
— А тут замешаны деньги?
Фрэнк улыбнулся. На самом деле он ненавидел Уилсона даже больше, чем Бруноса и прочих, кого упрятывал. По крайней мере, Брунос сел в камеру из-за больших денег.
— Возможно.
Почуяв, что здесь можно быстро разжиться несколькими фунтами, Петер хитро улыбнулся.
— Вообще-то у меня не слишком хорошая память. Это дело трудное — то, о чем я хочу сказать…
Фрэнк Лоутон провел рукой по лицу и тяжело вздохнул. Затем еще раз взглянул на большие электронные часы и сообразил, что сейчас четверть четвертого утра и он ничего не ел более восьми часов. Лоутон вдруг ощутил на языке вкус всех выкуренных за ночь сигарет и танина и, почувствовав прилив раздражения, ударил парня кулаком по лицу. Тот с невероятной скоростью отлетел к стене, опрокидывая по пути пластиковые стулья. Склонившись над дрожащим телом Уилсона, Лоутон тихо произнес:
— Не раздражай меня сегодня, Петер. У меня уже был трудный клиент, и ты должен помочь мне убрать его. Как я тебе уже говорил. Ты понял? — Он выпрямился, отряхнул пиджак и пригладил волосы.
Петер
— А кто этот тип, мистер Лоутон? Скажите мне хотя бы имя. Лоутон усмехнулся, поняв, что парень теперь в его руках.
Впрочем, так было всегда. Он обернулся и сказал:
— Твой старый дружок, Петер, Джорджио Брунос. — И Фрэнк Лоутон, продолжая улыбаться, вышел из комнаты.
Петер остался лежать на полу, машинально сжимая пальцами обручальное кольцо, словно он пытался найти в кольце защиту. Чуть позже две крупные слезы скатились по его щекам…
Он мог считать себя покойником. Это было ему абсолютно ясно.
— Что, мать твою, ты имеешь в виду? Что вообще происходит? Ты думаешь, я пришел сюда попить пивка? Или как?! — Голос Джорджио гневно дрожал.
Донна даже зажмурилась, прежде чем решилась ответить ему:
— Не ругайся на меня, Джорджио. Я тебе не враг.
Он протер большой ладонью себе по лицу и вздохнул:
— Это черт знает, какой расклад, Донна. Что я был бы за ублюдок, если б впутался в эти дела? Особенно в дела, связанные с оружием и с кучей шалав, которые занимаются своим обычным ремеслом…
Прежде чем заговорить, Донна глубоко вздохнула, чтобы успокоить бешено колотившееся сердце.
— Послушай, Джорджио, все, что я знаю, это то, что они перевернули весь дом…
Он подскочил к ней, крепко схватил ее за хрупкие плечи и резко встряхнул:
— Они что-нибудь взяли? Что-нибудь сказали?
— Джорджио, ради бога, успокойся. Ты делаешь мне больно.
Он сверху вниз посмотрел на красивое, хотя и напряженное лицо жены, вдруг с силой потом прижал ее к себе, едва не раздавив в объятиях. Зарывшись лицом в волосы Донны, он жадно вдыхал их аромат…
— Меня преследует Лоутон, Донна. Он хочет увидеть мою физиономию за решеткой, и я не знаю, черт побери, что мне делать.
Донна тоже обняла мужа. И в первый раз почувствовала неловкость и неуверенность рядом со своим законным супругом.
— Но почему этот Лоутон желает тебе зла? Чем ты вообще ему не угодил, Джорджио, что он жаждет с тобой так жестоко поступить? — Она осторожно высвободилась из объятий мужа и заглянула тому в глаза. — Иначе в этом просто нет никакого смысла.
Джорджио грубо оттолкнул ее от себя и прорычал:
— Что ты хочешь этим сказать?! Значит, ты думаешь, что я просто испытываю легкую щекотку? Мать мою за ногу, теперь и моя жена думает, что я трепло?! Разве это мне было нужно в конце-то концов?! А где была ты? Пряталась за моей мамашей? Держу пари, ей это нравится, не так ли? Боже мой! Поверить не могу, черт побери, что ты такое сказала…
Он вихрем носился из угла в угол маленькой комнаты для свиданий. Лицо его превратилось в маску ярости, ищущей выхода, плечи напряглись.
— Ну, успокойся, наконец, Джорджио, пожалуйста. Я ведь и не пытаюсь высказывать конкретных предложений. Просто хочу выяснить, понять, какого черта здесь происходит и почему тебя в чем-то обвиняют. Вот и все!
Джорджио прикусил нижнюю губу. Зрачки его при резком освещении в комнате сузились до размеров булавочной головки. «Я слишком возбужден, — подумал он. — И Донна, похоже, понимает, что я по-настоящему влип. Серьезно влип…».