Прыжок
Шрифт:
На утро вскакивая, стуча зубами и, плеснув в лицо пригоршню воды, мчался в коллектив. Начинался новый день — заботливый, трудный. На работе кипел Джега, уходя в нее с головой, со всеми потрохами. Для всех у Джеги находилось дело и больше всего для себя самого. Он не знал отдыха, не хотел его: разве не горела каждая минута, не вопияла несделанным?
Однажды принес Гришка Светлов маленький конверт. На сером, листике короткие ровные строки:
«А я скучаю…
Часто
Юлия».
Повертел в руках тонко пахнущий маленький листок и через минуту, заговорив с Нинкой, сунул его куда-то меж бумаг. Выходя ид комнаты, не видел, как зацепил его рукавом и уронил на пол. На лестнице догнала его Нинка. Окликнула зло и негромко.
— Джега!
Остановился. Нинка протянула серый листок:
— На, разбросался!
Хотела еще что-то прибавить, да раздумала. Повернула круто и, отчаянно стуча каблуками, ударилась вверх по лестнице.
Чернее тучи вернулась Нинка в коллектив, брякнулась за стол, схватила папироску, затянулась терпким дымом и уткнулась в газетные вырезки на столе.
Подошел Гришка Светлов.
— Какая тебя муха укусила сегодня?
Нинка огрызнулась зло:
— Поди к свиньям!
С минуту в комнате царило тягостное молчание, потом вскочила Нинка из-за стола, собрала вырезки в портфель и, накинув полушубок, выскочила за дверь. На морозе отошла. В клубе, когда ребятишки грудой навалились со всех сторон, забыла обо всем, улыбнулась им, гаркнула что-то на весь клуб и помчалась по коридору. За ней вперегонки весь отряд понесся.
Поздним вечером в правление зашла. Сашка Спиридонов один сидит. Подошла, села рядом, уставила глаза в стену.
Сашка окликнул и кепку ей на нос сдвинул. Огрызнулась.
— Оставь!
Сашка уставился на нее, ударил себя по коленке, затянул что-то гнусавое себе под нос.
Нинка криво усмехнулась.
— Чего кривишься?
— Ничего… так.
— Ты чего это понимающую из себя строишь?
— Да тебя-то понять не трудно.
— Поди-ка, ты что, по кофейной гуще гадаешь?
— Нет, по глазам.
— И часто угадываешь?
— Часто.
— Ну-ка, глянь в мои.
— Давно гляжу.
— А ну и что видишь?
— Бабу вижу.
Сашка отскочил. Портрет чей-то со стены зацепил. Тот грохнулся на пол и оттуда укоризненно смотрел на обоих виновников своего падения и на выросшего Петьку Чубарова.
Нинка встала.
— Петька! Смотри, перепугал мальца. Ты мне как раз нужен, пойдем со мной.
Через минуту, идя рядом с Нинкой по морозной улице,
— Ты что ж, неужели лучшего дела не нашла, как с этим остолопом крутить?
— А ты приискал бы мне другое дело.
— Эва? Занятие приискать не трудно. Ну займись, скажем, боксом. Хорошая штука и в видах самосохранения сильно полезна. Встретишь, скажем, хулигана и… того, в случае нужды можешь соответствовать по скуле или по другому месту. А такая вот как ты наскочит на хулигана, что станет делать?
— Что?! А я так думаю, что полезней хулигана политграмотой, чем кулаками, обработать.
— Пожалуй!
Замолчали. Шли не торопясь. Нинка зло выстукивала каблучками. Петька мерно и крепко шагал рядом и насвистывал что-то несуразное.
Около калитки остановились. Нинка подняла глаза, тронула за рукав.
— Зайдем ко мне?
Хотел Петька отказаться, да учуял тоскливую трещинку в нинкином голосе, почесал переносицу в раздумье и двинулся следом во двор. Немного позже, сидя за чаем и приглядываясь к Нинке, заприметил Петька снова какой-то зажим. Тронул ее через стол рукой, сказал мягко:
— Слышь, Нина, какая у тебя заноза?
Нинка не ответила. Пускала кольцами дым, вскинув голову, следила за ним невидящими глазами. Докурив папиросу, встала, принялась шагать из угла в угол и, дошатавшись до устали, бросила прихмурившемуся Петьке:
— Ничего, справлюсь!
Петька обрадовался.
— Вот и ладно, молодец, Нинка!
Но когда встал Петька, чтобы прощаться, снова налились тоской глаза, обведенные темными кругами.
— Петька, голубчик, не уходи!
Помотал головой Петька:
— Оказия! Ну да ладно, куда ни шло.
Остался, бросил шапку на стул, выволок из угла «Берлинский конгресс КИМ», примостился к лампе, и не прошло получаса, как он уже храпел, ткнувшись носом в раскрытые страницы. Проснулся он от легкого подталкивания.
Нинка стояла над ним с одеялом и подушкой.
— На, возьми, ляг!
Просить себя Петька не заставил и через пять минут вытянулся уже в углу на полушубке во весь свой богатырский рост, уговаривая шагавшую из угла в угол Нинку:
— Легла бы… Чудачина!
Ничего не ответила Нинка. Затянулась крепче дымом, руки назад заложила.
Сморил хлопотливый день Петьку. Уснул он снова, раскинув крепкие руки по полу. И вдруг опять — кто-то за плечи трогает. Открыл глаза — по углам черень, в окне луна пляшет.
Против окна постель нинкина с откинутым одеялом белеет. Нинка сидит на краю его дерюги, обняв руками колени, глаза на луну вскинув, — вся белая, в одной рубашке, со вздыбившимися огненно-рыжими волосами.
Схватился Петька. Поднял одеяло; закрыл нинкины плечи. Ласково погладил.