Прыжок
Шрифт:
— Ты видал когда-нибудь, как сезонники раскуривают, положа рубанок на бревнышко и почесывая спину с таким видом, будто у него за пазухой лежат миллионы и мир организован совершенно так, что уж торопиться вовсе некуда?
— Ну тебя! — отмахнулся Петька. — Мне-то есть куда торопиться. Через пять минут гудок, а мне еще забежать в столовку простокваши перехватить охота. Даешь гривенник, Нинка — у меня нехватка.
Гривенник Петька получил, и через минуту уже мчался, громыхая по коридору, держа курс
Так катились дни один за другим, ложась плотным сплошняком на широченной равнине времен. Цепь их была непрерывна, и каждое звено ее было похоже на другое. В феврале, однако, цепь эта нежданно порвалась, и концы ее разлетелись в стороны. Однообразный строй дней был разбит командировкой Джеги и Петьки на съезд в Москву.
Дорогой каждый из них был занят по-своему. Джега все строчил что-то, сверял, подсчитывал, газеты глотал. Петька больше на площадке околачивался. Любил Петька белую зимнюю шкуру земли. Манило слететь с поезда, ветру в усы плюнуть, задать стрекача через снежные поля.
В Москве с головой ушли в заседания съезда. Дышали дымом табачным и всесоюзным масштабом. Работали в комиссиях и подкомиссиях. Поздней ночью, валясь с ног от усталости, добирались до своей комнаты. На четвертый день угодили по выданным кем-то билетам в балет.
Джега, усмехаясь, следил за скользящими перед ним фигурками, за хитрыми вывертами ног, карежился от фальшивых деревянных улыбок танцовщиц и вдруг отыскал в мозгах своих занозу. Что-то эти юбочки колоколом ему напоминали, а что — никак вспомнить не мог.
Петька глубокомысленно подергивал себя за ухо и внимательно изучал ноги балерин:
— Здорово натренированы. Вертятся во все стороны как на шариковых подшипниках.
После второго акта они дружно встали и ушли.
На другой день съезд закончился. Держа портфели под мышкой, отправились они на вокзал. У выхода на платформу Петька ухватил Джегу за рукав.
— Эх, мать честная, гляди, брат, парфюмерия-то наша по вокзалу разгуливает.
— Какая парфюмерия?
— Да Тэжэ. «Королева мая», два сорок флакон.
Вскинул голову Джега — перед ним шубка серая колоколом маячит. (Вот оно то, что в балете не мог поймать.) В шубке она — Юлочка. Вот подошла, играя узкими плечами, к почтовому ящику, легко подняв руку в серой перчатке, хлопнула дощечкой, обернулась, вдруг поймала глазами обоих и, радостно улыбаясь, быстро закачала меховой оторочкой в их сторону.
— Товарищ Курдаши! Вот встреча! Как вас занесло к нам? — Обернулась к Петьке: — С вами тоже, кажется, знакомы?
Протянула тонкую ручку. Петька взмахнул кепкой, руки растопырил.
— А то как же, вместе у вашего братца на диване целых четверть часа высидели. Я молчал, вы зевали — как же не запомнить?
Засмеялась, чуть-чуть колыхаясь тонким станом. Принялась
— Почему не зашли ко мне? Так бы и уехали?
— Так бы и уехал.
— Стыдно, разве я не послала вам адреса. Помнится, послала.
Резко бросил:
— Забыл.
Метнула глазками тревожно, чуть заметно брови дрогнули. Подняла руку, ловила снежинки, падающие сквозь дырявый вокзальный верх. Таяли они на затянутой в перчатку ладони, превращаясь в серебристые прозрачные капли. Юлочка смотрела на них, хотела улыбнуться, пошутила:
— А вы все такой же свирепый; я боюсь, вы съедите меня.
Но ни шутка ни улыбка, не вышли. Тогда тихо качнула головой.
— Прощайте…
Заколыхался прочь серый колокол, но в десяти шагах остановился. Это Петька, с «Невой» возвращаясь, застопорил. Стояли долго. Петька руками размахивал, смеялся. Прощаясь, шапку высоко вскинул. Подошел.
— Ну и чудная, и к чему на безбожный свет такие рождаются!?
Когда залезли в вагон, Джега втиснулся в самый темный угол, да так и просидел до утра. Петька же чуть не весь вагон вокруг себя собрал. Песни пели, галдели до утра. Под утро выбрался на площадку. Окунул голову в густую струю ветра. Прислонялся к косяку. Так простоял часа два. Солнце уже выкатилось из серой утренней дымки, когда вернулся Петька в вагон. Забираясь к себе на верхнюю полку, окликнул Джегу:
— Спишь, что ли?
— Да нет, — отозвался Джега.
— Чего так?
— Как бы там Нинка без нас не запарилась.
— Ништо. Пусть помотается. Квалификация.
А Нине действительно приходилось туговато. Моталась как угорелая из коллектива в райком, из райкома в союз, из союза на завод. Делала сгоряча и лишнее иной раз, но чем больше уходила в работу, тем бодрее и крепче себя чувствовала. Джегу и Петьку встретила радостным блеском глаз. Горячо рассказывала о делах, расспрашивала о съезде, густо дымила папироской, хозяйственно перекидывала бумаги. Возвращаясь в этот вечер домой, вспомнила, что уже неделю не была в клубе, и повернула туда.
В клубе, носясь по длинным коридорам, забыла о времени и удивилась, когда, взглянув на стенные часы, увидела, что уже пол двенадцатого. Уходя, столкнулась на крыльце с Гришкой.
Сначала отшатнулась от неожиданности. Потом рассмеялась.
— Это ты?! Чтобы ты пропал! Чего это тебя здесь носит?
— Тебя ждал, Нина.
— Меня? Вот дурень! Другого места не нашел.
— Что же делать, Нина! Ты вечно чем-нибудь занята, вертишься, носишься — никогда с тобой и поговорить нельзя, ничего от тебя толком не добьешься.