Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Тхионго Нгуги Ва

Мы сели на землю.

Толпа представляла собой живописное зрелище, что-то прекрасное и трогательное было в этой огромной массе народа, запрудившей площадь и разместившейся в узаконенном обычаем беспорядке.

Гитхуа, которого в шутку величали "наш одноногий защитник", прослезился от радости.

На том месте, где умер Кихика, посадили деревце. Рядом к огромному камню были привязаны два жертвенных барана — черных, без единого пятнышка, предназначенных для заклания. Варуи и еще два таких же высохших старца из деревни Кихинго принесут их в жертву богам после того, как ораторы воздадут должное героям, погибшим в борьбе. Стулья для всех ораторов и районных руководителей были расставлены на высоком помосте вокруг микрофона. Мбугуа и Ванджику, родителей Кихики, усадили на почетном месте, рядом с помостом; Мумби с ними не было — узнав, что случилось с Гиконьо, она пошла к нему в госпиталь.

Мы ждали, затаив дыхание, еще надеялись, что Муго все-таки выступит. Всем хотелось поглядеть на героя, послушать, что он скажет. Многие только из-за

него и пришли. Из уст в уста передавались рассказы о нем, превратившиеся в течение этой ночи в волнующие легенды. И хотя одна легенда противоречила другой, никто, не говоря уже о табайцах, и не думал усомниться в их правдивости. Одни говорили, что Муго был приговорен к расстрелу, но никакая пуля его не брала. С помощью своей тайной силы Муго помог множеству людей бежать из лагеря и примкнуть к "лесным братьям". А кто, кроме Муго, мог вынести письма из лагерей за колючую проволоку и переслать их членам английского парламента? Другие намекали, что он участвовал в налете на Махи и сражался бок о бок с Кихикой. Вот какие истории ходили в толпе, собравшейся на митинг.

Мы пели песни, прославлявшие Кихику и Муго. Тихая благость осеняла наши сердца. Многие приехали издалека, чтобы поглядеть на чудо, на то, как он говорит с богом. Мы, табайцы, тоже ждали, что увидим нечто необыкновенное. Нельзя сказать, что это было радостное ощущение, — мы словно вслушивались в неотвратимую поступь рока.

Место Гиконьо занял партийный секретарь Ньяму, приземистый, широкоплечий человек. Его схватили еще парнишкой во время чрезвычайного положения с карманами, полными патронов. Говорят, его выручили богатые дядья, оставшиеся верными англичанам; они подкупили полицию; это, да и возраст — ему было всего семнадцать — спасло Ньяму от смертной казни, которой подлежал каждый, уличенный в хранении оружия и боеприпасов. Казнь заменили семью годами лагерей. Ньяму предложил преподобному Кингори начать митинг с молитвы. До 1952 года Кингори был известным деятелем церкви кикуйю — одной из многих независимых сект, порвавших с миссионерской иерархией. Когда независимые церкви были запрещены, Кингори долгое время оставался не у дел, а потом во время предпринятого англичанами размежевания земель в Центральной провинции устроился на службу в министерство сельского хозяйства, да так и застрял там. Кингори не читал молитвы, а напевал их беспокойным речитативом. Он возвышал голос, поднимал глаза к небу и опускал долу. Бил себя кулаком в грудь, рвал на себе волосы и одежду. Исступление сменялось кротким смирением, уничижение — бичующим гневом, страшное пророчество — благим обещанием. Он поднялся на помост с Библией в руках.

КИНГОРИ. Помолимся, братья. Господи, обнажаем перед тобой души наши.

ТОЛПА. И уста наши вознесут тебе хвалу.

КИНГОРИ. Бог Исаака, и Иакова, и Авраама, сотворивший также Гикуйю и Мумби и давший нам, своим детям, Кению, в этот великий день, который запомнят все народы на земле, как и день, когда ты вывел детей своих из Египта, мы просим тебя: ороси нас слезами своими, ибо слезы твои, господи, — вечная благодать. Чтобы этот день наступил, была пролита кровь. Каждая хижина обагрена кровью, но это не кровь баранов, а кровь наших сыновей и дочерей, почивших ради того, чтобы жили мы. И по всей нашей земле — в деревпях, на базарах, в поле — стоит плач вдов и сирот, а мы проходим мимо и говорим громко, чтобы заглушить их стенания, ибо ничего не можем поделать, господи! Но плач Рахили нельзя заглушить ничем и никогда. О господь Исаака и Авраама, путь через пустыню долог. Мы жаждем и страждем, и враги преследуют нас по пятам на колесницах и верхом, чтобы возвратить нас к фараону, ибо они не хотят отпустить твой народ и гневятся сердцем при виде уходящего народа. Но если ты не оставишь нас, господи, мы достигнем земли обетованной. Мы все тебя молим в один голос: ты, который сказал, что там, где двое либо трое соберутся вместе, ты дашь им все, чего бы они ни пожелали, благослови пахаря и воина, благослови дело рук наших, возделывающих землю и защищающих свободу. Ибо сказано: "Просите и дастся вам, ищите и обрящете, стучите и отверзется вам". И мы молим тебя во имя Иисуса Христа, господа нашего. Аминь.

ТОЛПА. Аминь.

Все запели под аккомпанемент школьного оркестра, состоявшего из барабанов, гитар, флейт и жестянок. И в песне этой ожила вся история народа кикуйю: нашествие чужеземцев, Вайяки, Гарри Туку, налоги, трудовая повинность на фермах белых, бойкот миссий и неутолимая, всепоглощающая жажда образования. Мы пели о Джомо (он явился среди нас как пылающее копье), о его пребывании в Англии (Моисей на земле египетской) и его возвращении (в пламени огненном) ради спасения детей своих. Его арестовали, сослали в Лодвар, но на третий день он вернулся домой из Маралала. Он вернулся домой на победной колеснице. Врата ада не могли удержать его. И ангелы осеняли его своими крылами.

Ньяму зачитал письма от депутатов парламента и членов провинциальной ассамблеи; они приносили извинения, что их нет на нашем празднике, — что поделаешь, они обязаны представлять Рунгей на национальных торжествах в Найроби. Но никто не объяснил нам, почему на помосте нет Муго.

Затем начались речи. Ораторы говорили об испытаниях, выпавших на нашу долю в годы чрезвычайного положения, о партии. Добрым словом поминали Табаи, родину Кихики — героя, чьи заслуги в борьбе за свободу никогда не будут забыты. Он

был мужественный, скромный, беззаветно любил родную землю. Самая смерть его была жертвой на алтарь победы.

Каждого оратора толпа провожала восторженным гулом и песней, даже если тот повторял уже сказанное до него. Голос Гитхуа, то плачущего навзрыд, то разражающегося победными криками, был слышен по всей площади. Все ждали Муго. Когда очередной оратор, закончив речь, опускался на стул, все надеялись: уж следующий-то непременно будет Муго. Мы были терпеливы, ибо знали, что самое лакомое блюдо всегда оставляют на закуску.

Наконец Ньяму предоставил слово Генералу Р, объявив, что этот человек — соратник Кихики и он будет выступать вместо Муго; по не зависящим от кого-либо обстоятельствам Муго не смог прийти на митинг. Оратора встретили гробовым молчанием. Потом из дальнего угла кто-то потребовал Муго. Его немедленно поддержали. Мощный хор гремел над площадью, выкликая имя Муго. Потом хор распался на хаотическое разноголосье, все пришло в движение; люди повскакали с мест, спорили о чем-то, размахивали руками, бранились, будто их обманом заманили на митинг. Ньяму держал совет со старейшинами. Решено было в последний раз попытаться уговорить Муго. Потребовалось время, пока Ньяму и старейшины восстановили относительный порядок, пообещав, что за Муго будет немедленно отряжена делегация в составе двух человек — двух старейшин. Они без него не вернутся. А пока пусть все усядутся и послушают Генерала Р. Народ утихомирился, люди сели и затянули песню, сочиненную во времена рва;

Муго прыгнул в ров И крикнул солдату Слово, которое пламенем жжет: "Не смей бить женщину, — крикнул Муго,— Не смей бить женщину — Она ребенка ждет!"

Песня кончилась, оборвавшись на высокой ноте. Наступила мертвая тишина.

Генерал Р подошел к микрофону и, устремив горящий взор на безликую толпу, дважды кашлянул, прочищая горло. Он знал, что им скажет. Он затвердил свою речь слово в слово, отрепетировал много раз. Но теперь, готовясь ринуться в пропасть, понял, как нелегко будет прыгнуть или хотя бы заглянуть вниз. В одно мгновение перед ним промелькнула вся его Жизнь в лесу: мрачные пещеры Кипенье, налеты вражеской авиации, жажда, голод, сырое мясо и венец всего — победа в Махи. "Расскажи им обо всем этом, — настаивал внутренний голос. — Расскажи, как вы с Кихикой разрабатывали операцию". Но вдруг все разом исчезло. Зато теперь перед ним возникло лицо преподобного Джексона Кигонду, насмешливое и укоризненное. "Он был похож на моего отца", — в порыве откровенности признался Генерал вскоре после того, как они прикончили этого божьего человека; он сказал это Лейтенанту Коинанду. Читая проповеди в церквах и на деревенских сходках, которые собирал Том Робсон, Джексон неизменно предавал анафеме мау-мау и призывал христиан идти рука об руку с белым, их братом во Христе, к восстановлению порядка и мирного благоденствия. Они взяли его дом в кольцо и искрошили проповедника пангой. Джексон не выказал страха. Он преклонил колени и в ожидании смертельного удара молился за убийц своих. Генерал Р еле совладал с собою. Он заставил каждого ударить Джексона, чтобы поровну разделить вину. Почему же теперь лицо проповедника взирает на него? "Ты должен был умереть", — хотел объяснить он лицу, по не нашел нужных слов. Он сжал микрофон, пытаясь успокоиться, и вдруг осознал, что толпа давно перестала петь и следит за ним. Его опалило стыдом и ужасом. Слова прорвались, потекли одно за другим. Казалось, он вымаливал снисхождение, доказывал свою невиновность переполненному залу суда, и Джексон, его обвинитель, стоял перед ним с лицом, обагренным кровью. Люди тоже видят его или он только мне мерещится? — терялся в догадках Генерал, обращаясь к насмешливому лицу.

— Вы спрашиваете, за что мы сражались, почему жили в лесу вместе с дикими зверями? Вы спрашиваете, зачем мы проливали кровь и зачем убивали?.. Белый человек разъезжал в автомобиле. Он жил в огромном доме. Его дети ходили в школу. Но кто пахал землю и выращивал кофе, пиретрум и сизаль? Кто прокладывал дороги в зарослях? Кто платил налоги? Белый жил на нашей земле. Он ел плоды трудов наших. Но даже крошки со стола доставались не нам, а господским собакам. Вот почему мы ушли в лес.

И тот, кто не был с нами, был против нас. Нам случалось убивать и наших черных братьев. Потому что нутро у них было "белое". Я знаю, что и теперь эта война еще не окончена. Сегодня мы получаем Свободу. А завтра мы спросим: где земля? где хлеб? где школы? С ответом на эти вопросы медлить нельзя, потому что мы не хотим еще одной войны… Не хотим снова обагрять кровью свои… наши руки…

Генералу было трудно продолжать, но, оглядев слушателей, он забыл о своих сомнениях, понял, что они на его стороне, что он говорит от их имени. Насмешливое лицо преподобного Джексона исчезло. И он продолжал спокойно и уверенно:

— Несколько лет назад Кихику повесили — вот здесь. Мы собрались, чтобы поговорить о нем, вспомнить человека, отдавшего жизнь за свободу и справедливость. Мы, его друзья, хотели бы открыть вам правду о его смерти, чтобы могло свершиться правосудие. Говорят — я думаю, все вы это слышали, — будто Кихика был схвачен отрядом карателей. А вы не задавали себе вопроса — почему? Почему он сдался без боя? Почему был один? Без оружия? Сказать вам? В тот вечер Кихика ушел на встречу с человеком, и тот предал его.