Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Тхионго Нгуги Ва

— Эй! — окликнул его официант. — Вы забыли сдачу.

Каранджа вернулся, не считая, взял деньги и вышел на улицу. "Она даже не позволила мне поглядеть на сына, — с грустью думал он, шагая в сторону Гитхимы. — А с чего это вдруг мне захотелось его увидеть?" Раньше он никогда не испытывал такого желания. Мимо, едва не задев его, пронесся автомобиль. Каранджа отшатнулся к обочине, пошел дальше, цепляясь за растущие вдоль дороги кусты. "Томпсон уехал, я потерял Мумби…" Мысли беспорядочно перескакивали с одного на другое. События его жизни возникали в воображении и тут же исчезали. А что, если Кихика воскреснет и встанет сейчас перед ним на дороге? Каранджа вздрогнул, испуганно покосившись на темный кустарник. Дождь утих, перейдя в едва заметную неровную изморось. Одежда тяжело набухла и прилипала к телу. Он ходил смотреть на повешенного

Кихику… Тщетно искал он в сердце хоть какое-то подобие жалости или сочувствия к погибшему другу — ничего, только отвращение. Труп был омерзителен. Рои мух на страшных, тронутых тленом губах… Но цикто уже не был властен над этим телом… Это и есть свобода? — спрашивал себя Каранджа. Смерть похожа на свободу? А отсидка в лагере — тоже свобода? А разлука с Мумби — свобода? Вскоре он сознался в том, что принимал присягу и, спасая свою шкуру, вступил в полицию. Свое первое задание он выполнял в капюшоне. Белый мешок с двумя щелками для глаз закрывал его целиком. Во время допросов заключенные шли чередой мимо людей в капюшонах. Кивком головы предатели указывали на тех, кто связан с мау-мау.

И сейчас в темноте Каранджа отчетливо увидел перед собой самого себя в капюшоне. Он даже мог протянуть руку и дотронуться до прорези у глаз. "Мне все это только грезится!" — подбадривал он себя. Он был уже рядом с железнодорожным переездом. Вдали послышался шум поезда. Как они с Гиконьо бежали тогда на станцию! Шум приближался, усиливался. Однажды людей согнали из окрестных деревень на рунгейский полустанок для дознания и обыска. Один за другим они проходили мимо него, скрытого от них капюшоном, и он выдал многих, наслаждаясь сознанием того, что его никто не видит. Мысли вновь перескочили на сегодняшний митинг. "Похоже, он смелый человек", — сказал он о Муго. И она, Мумби, с ним согласилась. Призрак Муго на помосте предстал перед ним, сливаясь с силуэтом в капюшоне. Каранджа остановился у переезда, думая о том, сколько пар глаз впилось в Муго на митинге. Поезд был уже близко, визжали колеса на стыках рельсов. Скрежет этот заставил его пошатнуться, как и тогда, много лет назад, на рунгейском полустанке. И он ощутил на себе множество злых глаз, уставившихся на него из темноты. Поезд был всего в нескольких ярдах от переезда. Каранджа сделал шаг вперед. И тут поезд со свистом пронесся мимо него — огни, локомотив, вагоны — так близко, что воздушной волной его отбросило назад. Земля мерно дрожала под ногами. Когда поезд исчез вдали, тишина вокруг стала еще бездоннее, ночь — еще темнее.

МУГО

Если бы можно было сбросить с плеч эту тяжесть, побежать, подставить тело дождевым струям!.. Мумби медленно шла, задыхаясь под бременем невеселых дум. Известие о признании Муго доконало ее — слишком много для одного дня! В госпитале Гиконьо не произнес ни слова, сделал вид, что не замечает ее присутствия. "Думает, я заискиваю, чтобы он позволил мне вернуться в его дом, — горько подумала Мумби, увидев, как он зажмурился и отвернулся к стене, притворяясь, что спит, едва она подошла к его койке. — А я не вернусь, не вернусь, даже если он будет ползать передо мной на коленях!" Домой она пришла мокрая до нитки. Мбугуа и Ванджику дремали у очага, ребенок спал на полу. Что может быть отраднее домашнего уюта после грязи, тумана и дождя! Мумби молча сбросила мокрую одежду, не задумываясь над тем, что делает.

— Как он? — робко спросила Ванджику, когда Мумби подсела к огню.

— Не пойду к нему больше! — выпалила Мумби таким тоном, будто родители виноваты в ее непрекращающихся бедах. — Даже если узнаю, что он при смерти.

— Оглядись, ступая на тропу, — возразила Ванджику, и голос ее звучал неодобрительно. — Чтобы я таких слов не слышала в моей хижине! Помни: он останется твоим мужем до тех пор, пока не потребует назад выкупа.

— Мужем? Никогда!

— Замолчи!

Постепенно Ванджику удалось утихомирить дочку, и Мумби согласилась навещать Гиконьо, пока он не выпишется из госпиталя.

— Хорошо ли оставлять больного без ухода? Даже с врагом так не поступают. Кроме того, ты можешь ходить в Тиморо не одна, а с Вангари. У этой женщины сердце, какого не сыщешь.

Чувствовать, что ты нужна кому-то, было приятно. Мумби умиротворенно внимала словам Ванджику, которая теперь принялась подробно пересказывать, что случилось на митинге, что сказал Муго. Мбугуа по-прежнему клевал носом — отец совсем одряхлел и оживлялся, только когда Кариуки

приезжал на каникулы. Выслушав рассказ матери, Мумби поняла: она должна что-то предпринять. "Но что я могу сделать?" — урезонивала она себя. Она разомлела от тепла, ее клонило ко сну — она утомилась за день. Все ее существо, все тело, каждый сустав налились усталой истомой. Ей хотелось прикорнуть на коленях у матери, хотелось, чтоб ее приласкали. "Что же я могу поделать?" — снова спросила она себя, зная, что никто не ответит на этот вопрос. И под мерный шум дождя, шелестевшего по соломенной крыше, она блаженно отдалась сладкой дреме, ленивому забытью, избавляясь от необходимости думать, решать, действовать. "Я повидаюсь с Муго завтра. Да он и сам был при том разговоре — знает, что его ждет, — сонно размышляла она, стеля себе на полу, рядом с ребенком. — Ночь такая темная, и дождь все не унимается".

Поднялась она рано и вместе с Вангари отправилась в госпиталь. Гиконьо сидел на койке. Рука была в гипсе.

Они рассказали ему о митинге, о страшном признании Муго. Он слушал, слегка наклонив голову набок. И вдруг Вангари и Мумби увидели, что Гиконьо весь дрожит — даже одеяло шевелится.

— Что с тобой? — забеспокоилась мать. Может, рука у него разболелась?

Гиконьо словно не слышал вопроса. Он глядел не отрываясь куда-то вдаль. После долгого — им показалось, бесконечного — молчания он перевел взгляд на женщин. Он несколько успокоился, жесткое лицо смягчилось. На нем уже не было привычной для них постоянной угрюмости. И голос был тихий, робкий, словно ему стало стыдно.

— Все-таки смелый человек! — произнес он. — Ему готовились почести, его осыпали хвалой. Он мог стать первым человеком в округе. Назовите мне другого, кто решился бы вот так распахнуть перед всеми душу. — Он замолчал, и взгляд его остановился на Мумби. Потом он отвернулся и сказал: — Запомните, мало кто вправе бросить в этого человека камень. Сначала я… мы тоже должны обнажить душу перед людьми.

Его слова вознесли Мумби к облакам и сразу вслед за тем ввергли в пучину ужаса. "Мне следовало пойти к Муго, прежде чем отправляться сюда", — лихорадочно думала она.

Вернувшись в Табаи, она побежала к хижине Муго и распахнула дверь. Все было на тех же местах, что и в прошлый раз. Но очаг уже день или два не зажигали. Постель была не убрана. Рваное одеяло свисало на пол. Мумби медленно закрыла дверь и отправилась разыскивать Генерала. Его тоже не было дома. "Ну что ж, зайду вечером".

Но и вечером в хижине Муго было пусто. Она отыскала дверь на ощупь в темноте, вошла, неуверенно ступая, и, испугавшись, закричала: "Му-го!" Ответа не последовало. Куда же он запропастился? Куда все подевались? Она попятилась к двери. Она искала до-казательств, чтобы опровергнуть уже известный ей страшный ответ, заглушить слова, звучавшие у нее в ушах подобно многократному эху. Она в ужасе выскочила за дверь и всю дорогу бежала под моросящим дождем по скользким тропинкам — под родной кров…

Так, хоть Мумби этого и не заметила, вновь повторилось все, что было несколько дней назад, когда она приходила к Муго, — ночь, непогода, бегство под дождем. Только тогда в хижине горел свет, и Муго мог увидеть на ее лице отвращение и страх. Он долго стоял, глядя на стул, где она только что сидела. Потом затворил двери, задул лампу и лёг. Его терзало чувство большой утраты. Гневное лицо Мумби сияло перед ним в темноте, и он никак не мог удержать дрожи. Почему для него теперь стало важно, именно теперь, что о нем думала Мумби? Она была так близко. Он видел ее лицо, чувствовал теплое дыхание. Она сидела вот здесь, говорила с ним, звала взглянуть одним глазом на обновленную землю. Она доверилась ему, открыла свои тайны. Это побудило и его сказать ей всю правду. И она от него отшатнулась. Он навеки лишился ее доверия. Он понимал, видел и чувствовал теперь, что для нее он — смрад и нечисть.

И потом вдруг он услыхал голоса односельчан, окруживших его хижину и распевавших песни Свободы. Каждое хвалебное слово жалило его едкой насмешкой. Что он для своей деревни? Кому на свете он сделал добро? Теперь он взирал на эти незаслуженные лавры по-новому. Мумби им все расскажет, думал он. И видел, как презрение и страх появляются на лице каждого, — видел столь явственно, что содрогался от горя.

В ту ночь он почти не сомкнул глаз. Образ Мумби мешался с мыслями и воспоминаниями о концлагере. Он глядел на Мумби, и у него на глазах она неожиданно превращалась в его тетку, потом в Старуху, мать глухонемого.