Психадж
Шрифт:
— Вы думаете, после сотрясения мозга…
— Скажем так: у меня имеются некоторые подозрения. И чтобы их рассеять, я должен знать ваше мнение. Кто лучше вас знает Вениамин Саныча?!
Лера растерялась. Ей стыдно было признаться в том, что она знает об отце не больше, чем о пришельце из космоса.
— Вы говорите, привычки? — переспросила она. — Но ведь он раньше не курил, а теперь начал!
— А вы уверены, что он не курил в молодости?
— Точно не знаю. Он говорит, что курил, а мне почему-то не верится. А еще, вы знаете, самое интересное — насчет усов.
—
— Сколько я его помню, он ежедневно тщательно брился. А сегодня, знаете, что он мне сказал, когда я предложила принести ему бритву?.. Сказал, отпущу усы. Они, мол, тебе всегда нравились.
— Вот как! Интересно, — Яковлев потер ладонью лоб. — Что вы еще заметили?
— Вроде больше ничего. Но меня и это, знаете ли, шокировало.
— Ну что ж, усы, курение… Это бывает. Так что хочу вас успокоить. Пусть это вас не шокирует. Ну, а если заметите еще что-нибудь, непременно сообщите.
Глава 9. Сторге
Новожилова хоронили всем таксопарком. Движение на проспекте Вернадского — неподалеку от дома, где жил Сергей — было парализовано в течение получаса. Растянувшаяся на полкилометра траурная колонна автомашин с шашечками на капотах исполняла заупокойную мессу ре минор для клаксона с мотором — плач по безвременно ушедшему коллеге. Затем колонна свернула на улицу Некрасова и по Аэропортовскому шоссе направилась к загородному кладбищу «Восточное».
Людмила с дочерью и зятем ехала в автобусе-катафалке. Она безучастно смотрела в окно, но не замечала происходящего. Изредка оглядывалась на гроб. Автобус трясло на ухабах, и голова Сергея в гробу раскачивалась из стороны в сторону. Это движение было так естественно, живо, что Людмиле казалось, — Сергей не умер, он только спит и сквозь сон что-то отрицает, от чего-то отказывается, с чем-то не согласен. И вдруг она поняла и ужаснулась: он не хочет, чтобы его хоронили! Замерло сердце, спутались мысли, и лишь одна, беспокойная и пугающая, зазвенела громко и неотвязно: «Только бы не сойти с ума! Только бы не сойти!»
Люда закрыла лицо рукой, смахнула слезы, всхлипнула. Ну вот, теперь она уже вдова. Какое злое, глупое слово! Седой косматой старухой подползло, осклабилось одиночество. Следом явится старость. Неужели это все, что еще суждено пережить?! Неужели жизнь кончается так резко и скверно?! И что остается, жить воспоминаниями? Жить, или доживать?
От таких мыслей становилось по-детски жаль себя, но Люда знала, что жалеть себя — последнее дело. Станет еще хуже. К себе нужно быть безжалостной. Тогда и жить будет легче…
«Восточное» находилось в лесу, недалеко от трассы. Скромные памятники и кресты между кленов и дубов. Свободного места ой как много. Свежевырытая могила видна издали — рыжеет холмиками вынутой глины.
«Могила холодна и бездонна, — подумалось Людмиле. — Как мала, как ничтожна я рядом с вечностью! Неужели и мне скоро вслед за тобой, Сережа?»
Люда подошла ближе и вдруг на крайнем слева памятнике из гранитной крошки заметила фотографию холеной самодовольной женщины с крупными чертами лица и двойным подбородком. Люда машинально прочла даты
«Вчера хоронили, — сказала она сама себе и вдруг ахнула. — Да ведь это она, его пассажирка! Неужто судьба им рядом лежать?! Да, видно, судьба».
Людмила успокаивала себя этой незатейливой мирной мыслью, и все же какая-то змея грызла сердце — оставалась необъяснимая неприязнь к этой бедной погибшей женщине. Будто она виновата в смерти мужа.
…Сергея схоронили. Остаток дня Люда провела как во сне, никого вокруг не замечая. Наташа, видя состояние матери, попыталась отвлечь ее от мрачных мыслей, заговорив о каких-то своих планах на будущее, но Люда только обиделась на дочь, и тогда они вдвоем весь вечер проплакали…
…Сон был навеян дневными переживаниями, наполнен скорбью и безысходностью. Сергей пришел домой — как всегда приходил с работы — усталый, но веселый. Сам разогрел себе борщ, нарезал хлеба, сел за стол ужинать. Людмила подсела рядом. Подперев кулаком щеку, смотрела, как муж ест. Откуда ни возьмись появилась на столе запотевшая бутылка водки, и Сергей стал наливать себе стопку за стопкой. Людмила ничего не говорила, только удивлялась и ждала, чем все это кончится.
— Знаешь, Мила, почему я так много пью? — сказал, наконец, муж, убирая со стола пустую бутылку. Он внимательно посмотрел на жену — совершенно трезвый, будто не пил. — Крепко я перед тобой виноват, Мила.
— Ты? Чем? — удивленно приподняла брови Люда.
— Тем, что ушел от тебя.
— Разве ты по своей воле? Тебя отняла смерть.
— Все равно я виноват. Из-за меня погибла Ляля, а Вениамин остался вдовцом. Кто-то скажет «судьба», но это отговорка… Помнишь город Вансычен? Ведь я сам сделал шаг в пропасть. Это была МОЯ ошибка.
— А как я тебя не пускала! — вдруг зарыдала Людмила. — Как я кричала тебе, а ты не слышал. Ты прошел сквозь меня и не почувствовал, что я рядом!
— Да, сама видишь, я кругом виноват. Я и на Суде повинился… На милость Божью уповая.
— На каком суде?
— Как «на каком»?! Ты что, не помнишь? Ты же была там, ты должна помнить!
— Расскажи, может, я вспомню.
— Нет… Если ты не помнишь, у меня мало шансов на успех. Подожди, постараюсь все объяснить… Я умер, и тело предано земле, но душа моя нашла приют в другом теле, и я снова жив, хотя, конечно, чувствую себя скверно, словно не в своей тарелке… Это трудно, но ты все-таки постарайся понять. Мне позволили вернуться только ради тебя, только потому, что я люблю тебя так, как Орфей любил Эвридику… Ты меня внимательно слушаешь?
— Конечно, — кивнула Люда.
— Я ПРИМЕРЯЮ сейчас чужое тело, и пока оно мне немного ЖМЕТ. Но я знаю хорошего портного, который возьмется ПОДОГНАТЬ это тело под мою душу. И тогда, надеюсь, я смогу показаться тебе в новом обличье… Ты меня понимаешь?
— Не знаю, — улыбнулась совершенно сбитая с толку Люда.
— Да, пока ты не готова меня понять, но знай, что однажды я вернусь к тебе странным докучливым незнакомцем, вернусь для того, чтобы в нем ты узнала меня.