Психиатр
Шрифт:
— Катрин, — позвал он, поглаживая ее красивые белокурые волосы.
Сотни, тысячи раз ему хотелось сказать, что у нее великолепные волосы, что он считает ее красавицей и гордится ею. Но он сознательно избегал этих слов, даже когда девочка прямо спрашивала его мнение. Ему хотелось сломить, уничтожить ее, и он почти преуспел в этом, перейдя от мыслей к действиям. Теперь пришло время расплаты.
— Моя Катрин, — повторил он.
Слово «моя» в его устах прозвучало удивительно трогательно; жена поняла,
— Моя Катрин, простишь ли ты меня когда-нибудь за все зло, что я тебе причинил?
Он вспоминал каждый случай, когда наказывал ее без всякого повода или за мелкие детские проступки, не имевшие ничего общего с проказами. Сколько раз он отвешивал ей пощечину, как часто испытывал малодушное удовольствие, незаслуженно наказывая ребенка, запрещая лишний раз увидеться с подружками, лишая ее прогулки! Нередко он якобы забывал купить ей подарок ко дню рождения или дарил что-то, будучи уверенным, что ей это не понравится.
Сколько раз в подпитии, угнетаемый сознанием собственной никчемности, он в приступе ярости бил Катрин, разъяренно допытываясь, понимает ли она то, что он пытается объяснить. Она молила: «Папа, папа, перестань, прошу тебя! Папочка, ты делаешь мне больно!» — и, обезумевшая, смотрела на него своими дивными глазами, в которых стояли слезы, не понимая причин этой ненависти.
Тени прошлого бешеным табуном диких лошадей, сметающим все на своем пути, вырвались на волю, заставив отца за считанные минуты пережить ту боль, что Катрин терпела на протяжении стольких лет.
— Прости меня, доченька! Если ты слышишь, я прошу прощения. Прошу простить за все зло, которое причинил тебе!
Казалось, она услышала его. Донесся тихий стон, и девушка едва заметно пошевелилась. Затем она отвернулась от отца, а тот посмотрел на жену с блаженной улыбкой надежды. Можно сказать, произошло чудо: она услышала их мольбы. Дочь вернулась к ним! Наконец, к невероятному удивлению и радости родителей, Катрин открыла глаза.
В первые минуты она ничего не различала, во всяком случае не узнавала родителей, что породило в их сознании зловещий вопрос: видит ли она их? Что, если она ослепла? Сможет ли отец простить себе это, ведь именно он виноват в ее психологической травме, пусть даже косвенно?
— Катрин, — тихонько позвала мать. — Мы твои родители. Мы принесли тебе одежду: белое платьице, которое ты любишь, твои туфли, книги…
Она и в самом деле приготовила для дочери маленький чемоданчик с одеждой, туалетными принадлежностями.
— Мы здесь, — поддержал отец, — посмотри на нас.
Слышала ли она? Девушка повернулась к ним и, увидев отца, который нежно держал ее руку в своей, вдруг резко ее отдернула с криком:
— Не прикасайтесь ко мне, не прикасайтесь!
— Но, Катрин, послушай, —
— Ты мне не отец! — выкрикнула она. — И никогда им не будешь! Я отказываюсь от тебя навсегда! Ты разрушил мою жизнь. Именно из-за тебя я потеряла любимого. Я тебя ненавижу, ненавижу! И тебя, мама, я тоже ненавижу! Вы сделали все, чтобы Роберт узнал, что я родилась в семейке ничтожеств! Сейчас же уходите отсюда! Выйдите вон из моей комнаты, я больше никогда не хочу вас видеть!
Убитые горем родители решили не настаивать и покинули палату.
Глава 4
После того как прозвучали последние слова прощания, один из служащих похоронного бюро хотел было опустить крышку гроба, но тут мать покойной (полная, внешне довольно заурядная женщина в отличие от ее стройной и видной дочери) забилась в приступе истерики. Она кинулась на шестидесятилетнего служащего — достойного и безупречного работника ритуального зала — и принялась колотить его.
— Уйдите! Я приказываю вам уйти!
Сохраняя хладнокровие, тот почти не дрогнул под градом ударов. За сорок лет работы ему довелось немало повидать, и бурная реакция этой безутешной в своей скорби женщины его нисколько не удивила. Он уступил ей без всяких возражений.
Воспользовавшись молитвенной скамеечкой, женщина поднялась на возвышение и легла возле тела покойной.
Воздух зазвенел от криков:
— Вам придется похоронить меня вместе с дочкой! Я не позволю оставить ее одну! Я ее мать! Это моя единственная дочь, понимаете, о чем я говорю?
Присутствующие прекрасно ее понимали, среди близких родственников были те, кто крайне тяжело переживал случившееся. Некоторые, до сих пор не проронившие ни одной слезы, не в силах вынести столь горестного зрелища, заплакали. Женщины утыкались в плечи своих мужей, друзья семьи отводили взгляд или пытались скрыться в курительной, чтобы прийти в себя.
Одна дама, сын которой покончил с собой в прошлом году, отчаянно крепившаяся до этого момента, не выдержала и разрыдалась. Даже дети, такие беспечные, внезапно помрачнели, застыв неподвижно, как будто осознав всю трагичность происходящего.
Распорядитель траурной церемонии тайком взглянул на часы и нахмурил брови. Через десять минут в церкви должна начаться заупокойная служба, а потом сразу же последует другая. Мать покойной напрасно впадает в крайности. Время уже истекает. Он взглянул на своих коллег, для тех это послужило сигналом надеть головные уборы и перчатки.
Крики стихли. Женщина, казалось, обрела успокоение рядом с дочерью. Она не шевелилась в наивной уверенности, что своей неподвижностью вернет девушку к жизни.