Психическая атака из будущего. За Колчака и Каппеля!
Шрифт:
— Он очень странный, этот молодой генерал. — От голоса Анны Васильевны адмирал вздрогнул, и в который раз удивился созвучию их мыслей.
— Я вышла тогда погулять, когда ты говорил с Константином Ивановичем в купе. Вы долго с ним говорили, а потом Арчегов вышел из вагона и застыл. Я подошла ближе — он стоял и смотрел на закат, багровый круг, я хорошо запомнила. И знаешь что, милый Александр Васильевич, по его щекам текли слезы. Не от скорби, нет, я не думаю. Так плачут, когда затронуты самые благородные чувства. Такими слезами мужчины могут гордиться.
Колчак чуть отвернулся в сторону, и прихватил
— Меня поразили его глаза — подернутые пленкой, они выглядели не по возрасту, так смотрят только старики. На секунду мне показалось, что он намного старше тебя, милый Саша, намного. Я не выдержала, подошла поближе и, каюсь, не удержалась от вопроса. Будто что-то меня толкнуло, и я тихо спросила, сколько ему лет. Константин Иванович как-то механически, будто и не человек вовсе, ответил, что тридцать семь, чуть сгорбился, и пошел как старик, потеряв сразу свою молодцеватую выправку. Это меня тогда удивило, ведь все говорят, что он возмутительно молод. Но это же не так?!
Колчак слушал голос своей запоздавшей любви и не внимал словам, но тут словно взвыл ревун, поднимая боевую тревогу.
— Что?! Что ты сказала?! Сколько ему лет?! — Адмирал чувствовал, как в груди растет напряжение, и если бы Анна Васильевна промедлила с ответом, то сердце выскочило бы из груди, настолько оно сильно забилось.
— Это он сказал, Александр Васильевич, — Тимирева удивленно посмотрела на побледневшего моряка. — Что ему тридцать семь лет.
Под флотской шинелью в один миг стало невыносимо жарко, и адмирал машинально расстегнул несколько пуговиц дрожащими пальцами. В голове роем проносились мысли, его затрясло.
— А вон и Михаил Иванович, — Анна Васильевна показала рукой на автомобиль, что распугал гудком собравшихся на пирсе. Потом посмотрела на Колчака и заботливо спросила: — Александр Васильевич, что с тобой?
— Просквозило немного, озяб. — Адмирал не хотел говорить правду.
— Ты же в фуражке и шинели, — Анна Васильевна нежно коснулась его щеки, но тут же опустила руку. — Пойдем в каюту, попьем чаю! А там и Миша подойдет.
Они медленно пошли по палубе на ют, спустились вниз — Колчак бережно поддержал свою любовь, непривычную спускаться по железным трапам. В каюте было тепло, чуть вибрировал пол — машины крейсера работали на холостом ходу. Отправив вестового за чаем, адмирал снял с Анны Васильевны пальто, сам повесил на «плечики» и убрал в шкафчик.
Они только присели на диван, как в дверь громко постучали и в каюту вошел командующий флотом Смирнов. Колчак хорошо знал своего старинного друга, а потому сразу понял, что случилось нечто экстраординарное, — на том лица не было.
Тимирева, с милой улыбкой, сослалась на какую-то важную необходимость и вышла из кабинета. Умная женщина видела, что морякам нужно переговорить наедине.
— Получены новости из Севастополя, Александр Васильевич, и важные. — Смирнов сразу взял быка за рога, присев в кресло. Колчак устроился напротив на диване, таковы законы флотского
— Командующий Черноморским флотом Саблин начал эвакуацию войск генерала Бредова из Одессы. Докладывает, что уговорить «сапога» удалось с трудом, тот хотел отходить в Румынию, но последняя отказалась принимать наши части. — В голосе контр-адмирала звучало такое ехидство, что Колчака передернуло. Он не понимал причину, и оттого пожал плечами.
— Ты не удивлен? — только и спросил Смирнов, криво улыбнувшись. — Тогда добавлю, что Саблину удалось увести с Николаевских верфей недостроенные на плаву корабли, среди которых крейсер «Адмирал Нахимов», два «ушаковца», «барсы» и прочие корабли и суда. И списочек приложил, господин командующий, отрапортовал.
— Миша, не ехидничай. Я действительно не понимаю причину твоего ерничества, когда нужно радоваться. Одессу не удержали, это плохо. Но армию и корабли увезли, что не может не радовать.
— Я и радуюсь, Александр Васильевич. — Смирнов сразу стал серьезным, с лица словно смахнули кривую ухмылку. Он расстегнул карман кителя и достал листки бумаги. Положил на стол.
— Это моя телеграмма Саблину, отправленная еще до Нового года, я еще был морским министром. А это его ответ, прочитай. Он искренне удивляется моей прозорливости, что меня и взбесило.
Колчак взял два листка и впился в них взглядом. По мере чтения лицо адмирала вытянулось, а брови выгнулись. Изумление было настолько велико, что даже хваленая английская выдержка, привитая гардемаринам в Морском корпусе, дала сбой.
— Мне понятны корни твоего «предвидения», Михаил Иванович. — Лицо Колчака стремительно побледнело, затем вспыхнуло от ярости.
— Он знает о событиях задолго до того, как они произошли, и даже тогда, когда генералы не только колеблются в принятии нужного решения, но еще не думают над таковым. Да еще Константин Иванович странным образом заглядывает через плечо в дела румынского кабинета, зная об их декларациях за две недели до обнародования таковых.
Листки были скомканы и зашвырнуты в угол, Колчак вскочил с дивана. Смирнов быстро привстал с кресла, стараясь успокоить друга и бывшего начальника — у того началась знаменитая истерика. Но каким-то невероятным усилием воли вице-адмирал взял себя в руки и так резко опустился на диван, что кожа обивки протестующе скрипнула.
— Знаешь, Миша, что мне сказала Анна Васильевна за полчаса до твоего прибытия? — Голос Колчака стал ровен, будто припадка не было и в помине. И адмирал коротко, рублеными фразами, передал содержание ее слов. Смирнов вытер пот со лба.
— Так-с… И что сие означает?
— Многое, Миша, очень многое. В расстройстве или сильной усталости наш генерал проговаривается, и тем дает возможность поразмышлять над загадкой. Он обронил про «Нагато» и «Муцу», обмолвился про свой настоящий возраст, а это почти на десять лет больше, чем в послужном списке. Вот так-то, Михаил Иванович.
— Тогда, выходит, — лицо Смирнова ожесточилось, — что он мне… Что он нам лгал?!
— Ты торопишься с выводом, — Колчак, напротив, полностью успокоился и, протянув руку к портсигару, взял папиросу. Чиркнул спичкой, прикурил — пальцы адмирала не дрожали, движения были уверенными.