Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Смирнов Игорь

3. Кастрационная логика

3.1.1.Характер, берущий начало в кастрационном комплексе, распространяет (как и любой прочий психотип) свои особенности на окружение — мыслит всякуюпризнаковость в виде преобразуемой в беспризнаковость. Кастрационный характер строит модель мира, подчиненную логике иррефлексивности [30] , согласно которой предметы не тождественны самим себе: х /= х, т. е. х = ((х) & (-х)).

30

О романтической иррефлексивности см. подробнее: И. П. Смирнов, Диахронические трансформации литературных жанров и мотивов(= Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 4), Wien 1981, 92 ff, 100 ff, 216 ff.

Для опознания литературного текста в качестве реализации кастрационного комплекса вовсе не обязательно, чтобы в произведении имелся персонаж, карающий другого персонажа за совершение того или иного эротического действия.

Такого рода наказание, впрочем, регулярно встречается в творчестве Пушкина. Вспомним хотя бы сюжет «Цыган», смерть Дон Гуана от руки ожившей Статуи в «Каменном госте» [31] , арест Гринева в

«Капитанской дочке» за посещение им лагеря мятежников, побужденное любовью, покупку тела Клеопатры ценою жизни в «Египетских ночах» или отсекание бороды у похитителя невесты в «Руслане и Людмиле», которое соблазнительно трактовать как ближайшую символизацию оскопления, замещающую первичные половые признаки вторичным. В неподцензурной поэзии («Гавриилиада») наказание кастрацией за половой акт изображается без обиняков, т. е. минуя запреты, которыми "Uber-Ich облагает художественное творчество:

31

Ср.: Henry Kucera, Puskin and Don Juan (1956). — In: Russian Literature and Psychoanalysis,ed. by D. Rancour-Laferriere, Amsterdam, Philadelphia 1989, 123 ff.

По счастию проворный Гавриил Впился ему в то место роковое (Излишнее почти во всяком бое), В надменный член, которым бес грешил. Лукавый пал, пощады запросил… (IV, 133)

Однако в тех обстоятельствах, когда кастрационный характер доминирует в культуре, когда он возлагает на себя ответственность за ту новую форму, в какой культура выражается, когда происходит экспансия кастрационной фантазии, он не вправе ограничиться лишь в наибольшей степени соответствующим ему построением текстов, а именно таким, которое несло бы в себе идею преступности и наказуемости полового акта. В роли культурогенного кастрационный характер обязан переосмыслить на свой лад по возможности все трансисторическое содержание мировой литературы, в том числе даже, как мы старались показать, мотив счастливой, результативной любви. Чтобы исполнить культуропорождающую миссию, психотип, фиксированный на кастрационном страхе, преобразует по законам кастрационной логики то, что прежде ей не было подвластным, и превращает любой элементв картине мира в «оскопляемый» — в иррефлексивный, в обладающий и одновременно не обладающий признаковым содержанием [32] . Психическое становится логическим. В свою очередь, логическое не выходит за пределы, положенные кастрационному характеру.

32

Начало такому осмыслению Пушкина положил М. О. Гершензон ( Мудрость Пушкина,М., 1919): «Самый общий <…> догмат Пушкина <…> есть уверенность, что бытие является в двух видах: как полнота и как неполнота, ущербность» (14).

3.1.2.Под предложенным утлом зрения следует различать прямые и косвенные отражения кастрационного комплекса в литературе романтизма.

К первым из них относятся в творчестве Пушкина, помимо только что названного мотива наказания за любовь, многие иные мотивы — ср., среди прочего, сюжет поэмы «Царь Никита и сорок его дочерей», открывающейся описанием врожденной кастрированности («Одного не доставало. Да чего же одного? Так, безделки, ничего. Ничего иль очень мало. Всё равно не доставало», II-1, 248) и завершающейся рассказом об обретении детородных органов, которые тем не менее ведут жизнь, отдельную от тела («Как княжны их получили, Прямо в клетки посадили», II-1, 254) [33] . В этом же ряду стоят и такие тексты, как эпиграмма на М. Ф. Орлова (ее героине, Истоминой, нужен микроскоп, чтобы разглядеть половые органы любовника [34] ), или обсценная поэма «Тень Баркова» (если она действительно принадлежит Пушкину [35] ), герой которой время от времени теряет половую силу, или стихотворение «Фиал Анакреона», показывающее бога любви без подобающих ему атрибутов: «…резвясь, я в это море Колчан, и лук, и стрелы Всё бросил не нарочно, А плавать не умею…» (I, 230–231); ср. вторую редакцию: «…и факел Погас в волнах багряных…» (I, 401).

33

Ср. подробно об этой поэме: Г. А. Левинтон, Н. Г. Охотин, «Что за дело им — хочу…» — Литературное обозрение,1991, N 11, 28 и след. Ср. выявление кастрационного смысла пушкинского творчества применительно к «Сказке о золотом петушке»: Михаил Безродный, «Жезлом по лбу». — Wiener Slawistischer Almanach,1992, Bd. 30, 23–26.

34

См. об этой эпиграмме: Anthony Cross, Pushkin’s Bawdy; or, Notes from the Literary Underground. — Russian Literature Triquarterly,1974, № 10, 216–217.

35

Авторство Пушкина сомнительно, вопреки мнению многих авторитетов. В «Тени Баркова» заглавный персонаж помогает расстриге-попу избежать кастрации, которую обещает ему игуменья. В пушкинском «Монахе» повествователь вначале напрашивается на помощь Баркова, но затем отказывается от нее: «А ты поэт, проклятый Аполлоном, Испачкавший простенки кабаков. Под Геликон упавший в грязь с Вильоном. Не можешь ли ты мне помочь, Барков? С усмешкою даешь ты мне скрыпицу, Сулишь вино и музу полдевицу: „Последуй лишь примеру моему“. Нет, нет, Барков! скрыпицы не возьму, Я стану петь, что в голову придется. Пусть как-нибудь стих за стихом польется» (I, 9). «Монах» представляет собой, таким образом, прямую полемику с «Тенью Баркова». Впрочем, кто бы ни был автором «Тени Баркова», фактом остается распространенность кастрационной мотивики в порнографическом искусстве романтизма, начиная с творчества участников «Арзамаса». Мы находим ее и в «Опасном соседе» В. Л. Пушкина (где половой акт прерывается дракой, в результате которой рассказчик зарекается посещать увеселительные дома: «В тоске, в отчаяньи, промокший до костей, Я в полночь, наконец, до хижины моей, О милые друзья, калекойдотащился» ( Поэты 1790–1810-х годов,Ленинград 1971, 672)), и в анонимном «Луке Мудищеве»: «Но тут Матрена изловчилась, Остатки силы напрягла, В муде Мудищева вцепилась И два яйца оторвала» (цит. вариант из: И. Барков, Девичья игрушка,С.-Петербург 1992, 168–169; о том, что эта поэма была создана в 1830-х гг., см.: К. Тарановский, Ритмическая структура скандально известной поэмы «Лука». — Литературное обозрение,1991, № 11, 35–36).

В число косвенных реализаций кастрационного комплекса

входят все те, которые не связывают отсутствие resp. утрату признака с эротическим телом, будь то, к примеру, мотив руин («Где прежде взору град являлся величавый, Развалины теперь одни» («Воспоминания в Царском Селе», I, 81)), отстранения от власти («И на полу-пути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть…» («Полководец», III-1, 379)), деградации космоса в хаос, в мир с исчезнувшей определенностью («Бесконечны, безобразны, В мутной месяца игре Закружились бесы разны, Будто листья в ноябре… Сколько их? куда их гонят? <…> Мчатся бесы рой за роем В беспредельной вышине…» («Бесы», III-1, 227)).

Знаменательно, что в пушкинском творчестве часто прослеживается параллелизм между теми текстами, где кастрационный комплекс был запечатлен более или менее непосредственно, и теми, где он нашел лишь косвенное воплощение. Так, по меткому наблюдению Р. О. Якобсона [36] , стихотворение, отрицательно оценивающее бурный сексуальный темперамент у женщин («Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным…»), эквивалентно по зачину сонету, в котором Пушкин столь же негативно аттестует темпераментную влюбленность народа в поэта: «Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум» (III-1, 223). Проводя параллелизмы, подобные этому, Пушкин сам удостоверяет происхождение всего своего творчества из кастрационного комплекса.

36

Р. О. Якобсон, Стихи Пушкина о деве-статуе, вакханке и смиреннице. — In: Alexander Puskin.A Symposium on the 175th Anniversary of His Birth, ed. by A. Kodjak, K. Taranovsky, New York 1976, 25.

3.1.3.Вернемся к сказанному о наказании за любовь. Характерную черту этого мотива у Пушкина составляет обратимость кары. Кастрирующий персонаж (le castrateur) сам попадает в положение кастрируемого. Один из лучших примеров тому — сюжет «Евгения Онегина»: заглавный герой убивает влюбленного поэта и, в свой черед влюбившись, получает отказ. В «Каменном госте» Дон Гуан сталкивается со статуей-мстительницей после того, как он заколол на дуэли Дон Карлоса, претендовавшего на его место любовника Лауры. В «Руслане и Людмиле» Черномор подвергается символическому оскоплению за кражу у героя сексуального объекта. В рамках кастрационной культуры кастрация возводится во всеобщий принцип, что не позволяет строго различать экзекутора и жертву.

Приглушение противоположности между кастрирующим и кастрируемым позволяет второму из них надеяться на компенсацию и придает пушкинской лирике в ряде случаев, так сказать, кастрационный оптимизм: «Когда же юность легким дымом Умчит веселья юных дней, Тогда у старости отымем Всё, что отымется у ней» («Добрый совет», II-1, 129).

Пушкин концептуализует карающего персонажа в качестве жертвы кастрации даже тогда, когда речь не идет о сексуальности. В «Моцарте и Сальери» отравитель сравнивает убийство творца-соперника с самооскоплением:

Эти слезы Впервые лью: и больно и приятно, Как будто тяжкий совершил я долг, Как будто нож целебный мне отсек Страдавший член! (VII, 133) [37]

3.1.4.Будучи носителем и распространителем культуры, кастрационный характер переводит наказуемое, отклоняющееся от нормы поведение в разряд культурно значимых акций. Риск потерять социальную идентичность (каковая служит культурным коррелятом половой идентичности) превращается романтизмом в один из необходимых моментов человеческого существования. Большинство поэтов пушкинского поколения и того, которое непосредственно следовало за ним, было наказано — то ли за дерзкое нарушение повседневного этикета (Катенин), то ли за уголовно преследуемый проступок (Баратынский), то ли за антигосударственную деятельность (Рылеев, Кюхельбекер), то ли за непристойные поэтические шалости (Полежаев), то ли за политическую поэзию (сам Пушкин) и т. п. [38] Сходным образом романтизм осознает как потребность и физический риск:

37

На манифестацию в этом месте «Моцарта и Сальери» кастрационного комплекса указал уже И. Д. Ермаков ( Этюды по психологии творчества А. С. Пушкина (Опыт органического понимания «Домика в Коломне», « Пророка» и маленьких трагедий),Москва, Ленинград 1923, 83), не сделав, однако, отсюда никаких заключений о прочих пушкинских текстах. Творчество Пушкина служило И. Д. Ермакову полем хаотического приложения самых разных психоаналитических категорий, не было рассмотрено в виде продукта, созданного вполне определенным психотипом.

Коннотирование оскопления как исцеления в пушкинской трагедии, возможно, не случайно соответствует этимологии латинского «sano» = «кастрировать» и «излечивать» (Theodore Thass-Thienemann, The Subconscious Language,New York 1967, 104) — ср. идущую вслед за этим римскую тему, завершающую «Моцарта и Сальери»: «А Бонаротти? или это сказка Тупой, бессмысленной толпы — и не был Убийцею создатель Ватикана?» (VII, 134).

38

Касаясь биографий романтиков, обратим внимание также на своеобразную «бесполость» Чаадаева и Гоголя, гнушавшихся сексуальными контактами с женщинами.

Всё, всё, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог. («Пир во время чумы», VII, 180–181)

Фигура реального кастрата двоится. С одной стороны, она вызывает к себе в эпоху романтизма нескрываемый интерес [39] — неспроста секта скопцов стала петербургской модой, пережила, как говорили ее основатели, «златое время» [40] как раз тогда, когда романтизм добился в России общественного признания. С другой стороны, кастрированность de facto — предмет осмеяния, коль скоро она являет собой «низкое», физиологическое соответствие психо- и культурообразующему кастрационному комплексу, — ср. пушкинское противопоставление несчастного кастрата счастливому артисту:

39

По-видимому, первым, кто уловил этот интерес, был Ю. Н. Тынянов (роман «Смерть Вазир-Мухтара»).

40

Об увлечении петербургского света скопчеством см., например: К. Кутепов, Секты хлыстов и скопцов,Ставрополь изд. 2-е, 1900,163 и след.