Психофильм русской революции
Шрифт:
6 мая 1918 года я сидел у себя в имении и занимался в лаборатории, когда ко мне пришел молодой Чубинский, сын Михаила Павловича, и предложил мне пойти к нашему общему соседу - поляку, хутор которого был в версте от меня. Был чудный день, и мы пошли чрез благоухающие поля в усадьбу с классическим вишневым садом. Наш хозяин был одинок, а собрались мы, чтобы выпить по случаю дня рождения Императора Николая II, томившегося в Екатеринбурге. Превозносили Императора и строили планы о спасении Его и России. Поляк - хозяин, сын министра самостийной Украины, и я - черносотенник, не приявший революции, - были настроены в унисон. Появились за столом закуски, малорусские блюда
Несколько позже, в памятный день получения роковой вести о цареубийстве, мы сидели у меня на террасе, и все фибры души большинства присутствовавших трепетали от возмущения и омерзения. Но сидевший между нами один из гетманских министров на замечание, что завтра надо ехать в Киев на панихиду, запротестовал:
– Служить нельзя.
А когда я заявил, что все равно поеду, последовала реплика, что панихида запрещена и тех, кто попробует ее отслужить, надо расстрелять...
На следующий день я поехал в Киев и направился к Софийскому собору. По дороге я обогнал честнейшего патриота профессора Линдемана, а ко мне присоединился незнакомый простой человек, который громко возмущался и говорил: «Этой сволочи дело так не пройдет»...
Официально панихида была отменена, но ее все-таки отслужили. А Мазепа XX века, ясновельможный пан Скоропадский, бывший кавалергард Царя, блистал своим отсутствием. Спасибо еще, что не расстрелял присутствовавших.
К этому же времени относится трагикомедия «синих жупанов».
Выйдя однажды летом 1918 года на улицу, я был поражен совершенно неожиданным зрелищем: по Мариинско-Благовещенской улице вступали какие-то странные войска. В строю, с офицерами на местах, они шли стройными колоннами во всю ширину улицы последовательными батальонами, со знаменами и музыкой.
Публика, толпившаяся на тротуарах, с недоумением глядела на необычное зрелище и полушепотом изумлялась: это оказались украинские войска из бывших русских военнопленных, сформированные в Австрии, отрекшиеся от России, там украинизированные. Теперь они направлялись для поддержки самостийной Украины. Их называли «синими жупанами», так как они были одеты в синие поддевки, без по -гон, но с австрийскими значками на воротниках. Глубокое отвращение охватило меня, как и большинство публики, молчаливо созерцавшей этот позор измены и отречения.
Я вглядывался в лица офицеров - бывших наших, русских, - и мне ясно виделся в выражениях их лиц стыд.
Теперь они шли против России, отрезая от нее целый народ и громадную территорию. Что должны они делать и против кого воевать?
Австрийцы повторили то, что делали и русские еще раньше, формируя чехословацкие войска из изменников австро-венгерской армии, предательски сдавшихся в плен русским. Ведь эти войска также направлялись на фронт против Австро-Венгрии! Теперь психические яды, посеянные нами, обращались против нас.
Синие жупаны оказались недолговечными: войска оказались ненадежными, подтвердив верность психологического закона: кто изменил раз - легко изменит и другой раз. Разместившись в казармах, жупаны сейчас же стали рассеиваться по домам, сбрасывая свое маскарадное одеяние.
В ближайшие дни немцы их разоружили и распустили по домам, ибо, пробудившись от своей измены, эти элементы могли
Однажды я обнаружил вблизи Броваров десятки брошенных в поле тяжелых орудий, оставленных без всякого присмотра после отхода чехов и большевиков. Я сообщил об этом в Военное министерство, но оказалось, что у власти не было возможности о них позаботиться. Так гибли в это время огромные запасы имущества Царской России.
К осени наступило разложение у германцев, в точности повторяя картину керенщины: солдаты пьянствовали, братались с русскими, распродавали военное снаряжение и оружие, лошадей и пулеметы и едва уходили от грабивших их крестьянских банд. Но эта партизанщина не носила характера борьбы с иноземцами, а вдохновлялась только инстинктом грабежа.
Еще в начале ноября шли бои гетманских войск с петлюровцами около самого Киева. Сражались в рядах войск гетмана русские офицеры. Однажды мы узнали, что около тридцати раненых офицеров брошено без всякой помощи у Жулян. М. А. Сливинская явилась в наш госпиталь и стала требовать, чтобы был послан отряд вывезти раненых. Желающих отправиться не нашлось. Тогда кто-то указал М. А. Сливинской, что в лаборатории сидит доктор, который, вероятно, поедет. Этот доктор был я. Конечно, я сейчас же отозвался и, быстро собрав отряд, отправился на позиции. Мы подобрали тридцать раненых офицеров, отвезли их в наш госпиталь и всех до одного, в том числе двух раненых в живот, выходили. Характерно было в этом эпизоде полное равнодушие даже санитарных учреждений к интересам гетманских войск. Сражаясь против петлюровцев, они ведь шли и против России, отстаивая гетманскую державу.
В другой раз та же М. А. Сливинская, узнав, что на фронте есть раненые, вторично достала мне грузовик, и я, собрав своих неизменных спутников, в том числе Соломонову и Козлову, отправился на боевую линию. Мы обошли весь фронт, подали помощь и опять забрали раненых. Тогда генерал граф Келлер был главнокомандующим и по своему обыкновению ходил по цепям во весь свой рост, но на этот раз это мало импонировало «сердюкам», которые уже были на перелете к петлюровцам. Никогда на боевых линиях я не видел более жалкой картины. Офицерские части были нерешительны и угнетены. Тонкою нитью были разбросаны жидкие цепи без всякого резерва. Сзади стояли германские части и не давали гетманским частям развернуться.
Был ноябрьский морозный, но бесснежный день. Я пошел на передовые линии. Здесь у железнодорожной будки набилась часть сердюковских войск. Невдалеке маячили петлюровские части, но обе стороны не вели в этом пункте перестрелки. Вся будка и весь двор были битком набиты сердюками, глядевшими уже волками. Готовность к измене так и читалась на выражении их лиц. Все это было глупо: достаточно было одного хорошего снаряда, выпущенного с расстояния меньше версты, чтобы смести всю эту толпу.
Я подал требуемую медицинскую помощь и пошел по фронту в соседнюю деревушку. На пути я встретил какого-то генерала, одиноко бредущего к месту, откуда я шел. Я отдал честь. Генерал остановил меня и расспросил про положение. Оказалось, что это был «генерал не у дел», и тем не менее его тянуло к боевой линии, где еще недавно шла перестрелка. Боевой темперамент еще не выдохся из его тренированной Императорской армией и Великой войной психики. Я собрал своих спутников, и мы вошли в деревню, расположенную на самой боевой линии. Шла редкая стрельба.