Психолавка
Шрифт:
И я препроводил его в гостиную, где он церемонно раскланялся с Глорией
— она уже спустилась и сидела на диване с книгой в руках, — крепко стиснул мне руку на прощанье и исчез.
— Что это ему в Дыре понадобилось? — спросила меня Глория.
— Хотел посмотреть, как продвигается его проект.
— Не уверена, что Адам одобрил бы это посещение.
— Но он настаивал! Предъявлял свои права — как партнер. Впрочем, я сумел бы пресечь любую его попытку влезть куда не следует.
— В этом я не сомневаюсь! Да и что бы тебе еще оставалось? Хорошо, что ничего особенного не произошло.
— Адам
— Есть, — улыбнулась она.
— И, разумеется, в очередной раз «не будем об этом говорить»?
— Пока не будем, — уклонилась она от прямого ответа. Потом отложила книгу и потянулась. — Ну что, ты готов принимать еще клиентов? Или, может, сделаешь перерыв?
Я тут же бросился в прихожую и выключил Рубильник.
— Перерыв! — провозгласил я. — Тем более Калиостро — трудный клиент.
В ванной я заглянул в зеркало, и мое отражение подмигнуло мне и сказало: «Фокус с монеткой, Орри. Фокус с монеткой». И тут я вспомнил. Порывшись в правом кармане, я вытащил горсть монет. Подбросив их на ладони, я выбрал одну, а остальные снова ссыпал в карман. Оставшуюся на ладони монетку — это был четвертак — разломил пополам.
— Пора было бы уже восстановить прежние навыки, — упрекнуло меня отражение, причем, как мне показалось, моим же собственным голосом. — А то ты совсем отвык пользоваться ими. Очень не хочется сразу все снова на тебя обрушивать.
Я уставился на этого типа в зеркале.
— Послушай, — сказал я, — ты, вообще-то, кто? Память предков? Или затаенная мечта, которая не дает мне покоя? Видимо, я все это время живу, скрывая свои воспоминания от других, это уже стало невыносимо тяжким бременем. Не знаю, как давно я так живу, но все эти воспоминания отчего-то кажутся мне вполне реальными. А некоторые из них, по всей вероятности, действительно реальны. Но что бы в итоге со мной ни случилось, прошу лишь об одном: пожалуйста, не отнимай у меня воспоминания о моем детстве, проведенном в Бронксе, о студенческих годах в Брауне, о моих друзьях и о моей журналистской деятельности. И мне совершенно безразлично, соответствуют эти воспоминания реальной действительности или нет! Для меня это вся моя жизнь. И если есть еще какие-то другие, о которых я в данный момент не знаю, верни их мне, а? Я возьму все! И никаких жалоб не будет. Но, пожалуйста, прошу тебя оставить мне те, которые я перечислил! Я ведь только сейчас понял, как они мне дороги!
Тут на глаза мне даже слезы навернулись. Моему отражению в зеркале тоже, так что беседа прервалась сама собой.
Я немного подождал, потом умылся и не спеша пошел искать Глорию.
Она была у себя. Валялась на кровати. С улыбкой посмотрев на меня, она сказала:
— А странная это штука — любовь.
— Сущая правда, — откликнулся я, останавливаясь в дверях.
— Должна была бы делать человека счастливым, а делает печальным.
— Должна бы, — сказал я. — И, в общем-то, делает! Меня, во всяком случае.
— Но тебя ведь со мной скоро уже не будет!.. Я погладил одну из ее старых кож, висевшую ко мне ближе остальных.
— Скоро старине Альфу тоже придется
— К сожалению, да! Ты снова обретешь все свои старые воспоминания и станешь моим врагом.
— Нет. Никогда я не стану твоим врагом!
— Тогда, значит, врагом Дамми. А это одно и то же. Мы ведь с ним заодно.
— Не уверен, что тебе так уж все известно заранее!
— Но у нас есть вполне определенные свидетельства, а у тебя — ничего.
— У меня есть мои чувства. И вряд ли они бы у меня были, если бы я действительно ничего этого не испытывал, — возразил я. — Ведь в глубине души я догадываюсь, что со мной происходит, но я совершенно не верю, что одна часть моего «я» станет обманывать другую.
Глория рассмеялась.
— Для этого есть чрезвычайно тонкие способы, — сказала она. — А разум, то есть душа — механизм чрезвычайно восприимчивый.
— Уж это-то я знаю! И мне, право, больше нечего добавить.
— Тогда иди сюда, — сказала она и раскрыла мне свои объятия. — Я хочу тебя — пока ты еще здесь, со мной.
Я подошел, сел с нею рядом и стал на нее смотреть. Она тоже не сводила с меня своих огромных, влажных, широко расставленных и поразительно глубоких глаз.
— Ты явился сюда с самого дальнего края Вселенной, — медленно проговорила она. — И тот меч, который видела матушка Шиптон, был, должно быть, именно твой. Судьба ведет тебя чрезвычайно запутанным путем…
— Все это, возможно, вполне справедливо, и все же не имеет никакого отношения к твоим теперешним страхам.
— И наш компьютер оказался не в состоянии обнаружить английский перевод того стихотворения, — продолжала она.
— Ну это уж проблема вашего компьютера, а не моя.
— Скажи мне что-нибудь — я хочу записать твой голос.
Я сказал.
— Знаешь, когда я тебя слушаю, то почти верю тебе! — сказала она. — Я сама не понимаю, отчего это.
— Однажды НА ЭТОМ СВОЕМ ПУТИ я умудрился перехитрить самого себя, — пояснил я. — Вот с тех пор у меня это и осталось. Никак излечиться не могу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я и сам не знаю. Но я отлично помню то созвездие, в которое ты меня превратила, — я его и сейчас вижу перед собой. А те звезды, что горят в твоих глазах, на сегодня — моя единственная цель!
И я рванулся навстречу этим звездам и утонул в их сиянии.
ГЛАВА 7. МНОГОГРАННАЯ ЛИЧНОСТЬ
Последовавшая за этими событиями неделя была наполнена обычными рутинными заботами, но Адама при этом с нами НЕ БЫЛО. Отдельные случаи я помню особенно хорошо, например со Свистящей тенью. Синильным убийцей или с Трупом на Конце Радуги. Запомнился мне и Робот, которому требовалось сердце. Интересным клиентом был Тот, у кого перчатки служили руками, а также — Отнюдь не безгрешный стигматик. Некоторые случаи вызывали серьезные затруднения, иные же были совсем легкими; порой я переживал внезапные приступы панического страха или, напротив, безумного восторга, да и то лишь если рядом не было Глории, а ради того, чтобы большую часть времени проводить с нею рядом, я готов был вынести все, что угодно.