Психолог, или ошибка доктора Левина
Шрифт:
– Нет, близко, – сказал он. – Ну, рассказывай.
– Жалко. Хотелось еще погулять чуть-чуть. А что рассказывать? Я отказалась есть, слегка нахамила, ну и понеслось говно по трубам. Знаете, когда человек что-то держит в себе, долго держит, потом такая истерика бывает…
– Как же ты нахамила?
– Да никак особенно. Я ей тыщу раз это все говорила. Ну, что устала я от заботы. Понимаете? Устала…
– А она?
– Я ж вам рассказываю: истерика. Со слезами. С криками. С монологом на полчаса. О том, как
– В смысле?
– Ну, что вы такой хороший человек. А я типа вам задурила голову, и вы стали реагировать неадекватно. Ну, в общем, про мое блядство, я ж говорю…
– Интересно.
– Очень. Слушайте, а вы ж вроде меня пригласили. Мы так и будем здесь стоять?… Да вы не бойтесь, я ей уже позвонила, сказала, что я у вас побуду, а потом домой вернусь. Все нормально.
– Да? – растерялся Лева. – А когда это ты успела?
– Ну, когда… Тогда же, с улицы. По мобильнику. Хотите проверить?
– Не знаю. Может быть. Ну, пошли тогда?
– Тогда пошли.
Теперь он понял, что она напряжена. Даже очень. По походке, по каким-то едва уловимым движениям лица, по тому, как сжала кулаки в карманах куртки. С другой стороны, он впервые видел ее не дома. Может, она всегда так ходит, так разговаривает, так напряженно щурится на свежем воздухе?
Он решил, что говорить на улице больше не надо. Лучше дома. Успокоится, попьет чаю. Проверим, был ли звонок маме. Но сначала – пусть отойдет. Что случилось, то случилось. Надо выжимать ту ситуацию, которая есть. Надо к ней приспосабливаться, к ситуации этой.
Так что шли они молча, она лишь оглядывалась на него – потому что шла заметно быстрее, и шаг был длиннее, и вообще Лева резко почувствовал себя рядом с ней медленным стариком, и это злило.
– Прямо? – спросила она наконец, чтобы как-то подбодрить его шаг.
– Налево.
В этот момент они как раз переходили бывшую Большевистскую улицу – военный штаб, желтый дом с библиотекой, его теперь переделали в какую-то новомодную хреновину, со стеклом по всему фасаду, совершенно не желтую, а какую-то сине-розовую, оставили, наверное, только фундамент. А вот и арка.
Кто бы знал, что в том же месте, на той же улице, он опять переживет приключение. Приключение без начала и без конца. Случайное, веселое и отчего-то страшное…
– Ой, а это ваш дом?
– Ну да.
– Какой маленький… Я думала, вы в новом доме живете.
– Почему это ты так думала? И никакой он не маленький. Обычный старый дом.
– Ладно, не обижайтесь.
Они зашли в подъезд. «Сразу позвоню Елене Петровне!» – подумал он и нажал кнопку лифта.
Чего-то забарахлил вдруг ключ, она топталась на лестничной площадке, нетерпеливо и с некоторым изумлением оглядываясь вокруг, – он тоже вдруг резко обратил внимание на то, мимо чего проходил каждый день – куча старых газет, какие-то картонные коробки с барахлом, ржавые санки, затхлый запах бедности
– Можно я в туалет? Очень писать хочется. На улице холодно…
– Да-да, конечно, – он отчего-то сразу вспотел, как будто в этой просьбе было что-то неприличное. И когда дверь за ней закрылась, сразу шагнул на кухню, к телефону. Прикрыл поплотнее дверь, но осекся – нет, так нельзя, она услышит, и вряд ли он успеет так быстро, она войдет, будет сцена, нет, потом, при ней, надо все подготовить, все объяснить, сначала – все выяснить, успокоить…
Разделся. Поставил чайник.
Она вошла и села напротив, улыбаясь.
– Ты чего улыбаешься?
– Да нет. Ничего. Как-то вы одиноко живете, я вижу. А мне казалось, все у вас с личной жизнью в порядке.
– А что, заметно?
– Ну да.
– Кать, знаешь что… Давай про меня потом. Давай сразу про тебя.
– Ну давайте…
– Так. Сначала вот что – ты мне сказала, что мама вызвала «скорую помощь». Дуровозку, как ты ее называешь. Это правда? Ты это слышала?
– Ну, она кричала, что ей все надоело, что больше нет сил терпеть все это, что эти игры пора прекращать, что раз я устала от ее заботы, пусть обо мне позаботятся там, где следует. Ну, в общем, всякий бред.
– И это все?
– Нет, не все.
– Что еще?
– Ну, там был длинный разговор. Я всех деталей уже не помню. Я тоже орала. В какой-то момент она встала и сказала: все, хватит. Я вызываю врачей. И пошла рыться в телефонных книжках, шелестеть бумажками, кричала – где этот телефон?
– Но не звонила?
– Может, и звонила. Я уже ушла. Взяла куртку, дверь не закрыла, чтобы не хлопала, и пошла.
– Так. Сколько ты была на улице?
– От силы час.
– Что делала?
– Просто ходила, думала. Потом решила позвонить вам. Вот.
– Кать, ты понимаешь, что я должен позвонить сейчас твоей маме, да? Если она решилась на такой шаг, значит, она сейчас в очень плохом состоянии.
– Ну звоните. Только она знает уже. Я же сказала. Она сейчас, наверное, сама вам позвонит… Но вообще мы договорились, что приду не позже трех. А сейчас сколько?
– Двенадцать часов.
– Ну вот. Часа два у нас есть. Успеете?
– Что успею?
– Не знаю, что. Что вы хотите успеть?
– Я ничего не хочу успеть. Я хочу понять, что у нас происходит.
– Господи, ну вот опять… Опять…
Она низко наклонила голову. Положила лоб на сжатые кулаки. Пальцы были еще очень красные от холода. Значит, гуляла долго. Замерзла как цуцик. Не врет.
– Ладно, – сказал Лева. – Если ты не врешь и мать тебя не ищет, значит, можно поговорить спокойно. Давай попьем чаю, и ты мне все-таки кое-что расскажешь.
– О чем? – она подняла глаза. – О нашем скандале?
– Не только. Кать, мы с тобой много говорили в прошлый раз, и мне многое вроде бы стало понятно. Ну, наверное, почти все. Но сейчас ты сказала одну вещь, которая меня, честно говоря, ошарашила.