Психология глупости
Шрифт:
При рассуждении мы оперируем не простыми логическими правилами, а репрезентациями, которые иллюстрируем примерами и контрпримерами.
КРИТИКА ХОЛОДНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ
Мифическому гомо экономикус приписывали использование холодной логики. Его умозаключения якобы строились на дедукции, когда на базе достоверных исходных посылок делается такой же достоверный вывод. Теоретики, создавшие этот образ, почему-то оставили без внимания другие виды рассуждений, например индукцию, когда мы делаем общий вывод на основе частных наблюдений. Жан-Франсуа Боннефон, руководитель исследовательских работ Тулузской школы экономики, лауреат Бронзовой медали CNRS [54] , подтверждает это в своей книге «Le raisonneur et ses modeles»: «Дедукция представляет собой лишь ничтожную часть наших рассуждений, осложненных разного рода параметрами: нашими предпочтениями, желаниями, ожиданиями. В течение долгого времени исследованию подвергались наши умозаключения относительно оторванных от жизни фактов – без учета желаний и ожиданий конкретного человека. Словно мы всегда рассуждаем бесцельно, получая удовольствие от самого рассуждения. Между тем мы рассуждаем не только в определенных целях, но также способны это делать, включая в свои рассуждения ожидаемые цели другого человека. Когда мы размышляем о других людях, мы учитываем свои мысли об их предполагаемых желаниях».
Даже если бы мы захотели всегда рассуждать только с помощью дедукции, мы бы этого не смогли. Просто потому, что мы редко располагаем абсолютно достоверными частями знаний, чтобы подтвердить умозаключение. «Давно известно, что люди способны выходить из затруднения в самых неопределенных ситуациях, но это считалось
54
Ежегодная премия Национального центра научных исследований (CNRS) Франции. – Прим. пер.
ПРЕДУБЕЖДЕНИЯ И ЭВРИСТИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ
Существуют десятки способов рассуждать непонятно как, и мы все их практикуем! Вот некоторые предубеждения (ошибки в суждениях) и эвристические методы (автоматические и приблизительные выводы, необязательно ложные), четко обозначенные научной психологией.
Линде тридцать лет, она яркая, уверенная в себе женщина, заядлая холостячка. Что больше похоже на правду? Она служащая банка? Феминистка? Или служащая банка и феминистка? Мы практически все склоняемся к третьей версии, наиболее правдоподобной, учитывая, что нам известно о банковских служащих и феминистках. Но это нелогично, поскольку (независимо от качеств Линды) с точки зрения статистики утверждение «Линда такая» всегда более вероятно, чем «Линда такая и этакая».
Выберите карточку с любой цифрой; затем прикиньте, сколько стран входит в Организацию Объединенных Наций. Чем выше цифра, которую вы выбрали, тем больше стран вы включите в ООН (да, эксперименты это подтверждают!). Когда мы в чем-то сомневаемся, то производим оценку на основе опорного ориентира, даже если он случаен и не имеет ничего общего с возникшим вопросом. Такой якорь, как это ни парадоксально, отклоняет нас в сторону ориентира, а не в сторону правды.
Мы опираемся на воспоминания, которые лучше всего нам запомнились или оказались самыми свежими. Какой-то шизофреник кого-то убил? Информация отпечатывается в нашей памяти, и мы, ничего не зная о шизофрении, делаем вывод, что все шизофреники опасны. Никто не говорит о поездах, приходящих вовремя? Значит, все поезда опаздывают!
Мысль о потере сотни евро волнует нас гораздо больше, чем мысль о возможности их заработать. Неприятие потерь является одним из основных понятий теории перспектив, одной из тех, что были разработаны Даниэлем Канеманом и Амосом Тверски. Вот почему биржевые маклеры часто выжидают слишком долго, прежде чем начать продавать в убыток. Кроме того, аргументы вроде «Не снижайте вашу покупательскую способность» убеждают нас гораздо лучше, чем «Повышайте вашу покупательскую способность». «Работать, чтобы больше зарабатывать»? Нет, «работать, чтобы меньше терять»!
У вас есть выбор между двумя самолетами: у первого 97 % шансов прибыть в пункт назначения, у второго 3 % шансов разбиться. В какой самолет вы сядете? Спонтанно вы стремитесь выбрать первый, хотя риски одинаковы для обоих полетов. Таким образом, форма подачи влияет на наше восприятие.
Это абсолютно банально: мы запоминаем то, что подтверждает наше мировоззрение, и минимизируем или отрицаем то, что могло бы его опровергнуть. Примеры: я поддерживаю правых? Конечно, я же читаю «Фигаро». Левых? «Либерасьон». Я верю в астрологию? Я восхищаюсь тремя астрологами, предсказавшими террористическую атаку в Соединенных Штатах в сентябре 2001 года, но игнорирую тысячи других астрологов, которые ничего не предвидели. И если меня ткнули носом в научный факт, доказывающий мою неправоту, – ну и что, я буду утверждать, что наука еще только развивается и поэтому пока не нашла подходящего способа, позволяющего сделать правильные выводы на дорогую мне тему. Психолог Джеффри Манро называет это «оправданием беспомощности науки».
– Вы удивлены результатами выборов?
– Нисколько! – отвечает политический аналитик. – По правде говоря, по-другому и быть не могло!
И начинает перечислять общие тенденции и факты, которые логически привели к сложившейся ситуации, о которых он, впрочем, никогда не упоминал. Такое ощущение, что у судьбы имеется своя инструкция, в которую мы просто забываем заглянуть, пока не стало слишком поздно.
Представьте себе картину. Утро. На улицах города незнакомец, переодетый в Наполеона, предупреждает прохожих о том, что только что над городом пролетел НЛО. Он предлагает им маски, позволяющие защититься от опасных инопланетных излучений. Во второй половине дня он проделывает то же самое, только переодевшись в белый халат. Как вы думаете, в каком случае прохожие начнут колебаться? Перед экспертами мы становимся тише воды ниже травы. Социальный психолог Стэнли Милгрэм наглядно это продемонстрировал в 1960 году своим знаменитым экспериментом, в котором обычные люди, чтобы вызвать одобрение псевдоученого, соглашались бить электрическим током незнакомцев [55] .
Когда у меня все получается, то только потому, что я такой молодец. Если я потерпел поражение, виноваты в этом другие люди или обстоятельства. Но не следует путать это с фундаментальной ошибкой атрибуции, когда мы судим виновников по их поведению, независимо от внешних факторов. Например, мы убеждены, что тот, кто читает речь Фиделя Кастро не добровольно, а по обязанности, все равно должен быть согласен с тем, что он читает (проведенный эксперимент это подтверждает).
Если два события происходят одновременно, это еще не значит, что они связаны между собой. Так, например, между повышением численности аистов и увеличением количества новорожденных детей нет никакой связи. Между тем иллюзия связи дает повод для бурных дебатов. Так, резкое увеличение случаев аутизма за последние двадцать лет совпало с развитием интернета, значит, интернет превращает детей в аутистов. Эту теорию выдвинула исследовательница Сьюзен Гринфилд из Оксфордского университета, чем вызвала немало сарказма.
Знаешь, у тебя красивые глаза. Значит, ты должен быть добрым, умным, порядочным, от тебя должно вкусно пахнуть. Абсурдное утверждение? Признавая у человека какое-нибудь одно качество, мы автоматически приписываем ему и остальные. В школе ученик с более привлекательной внешностью легче получает хорошие оценки, поскольку по умолчанию считается более одаренным и старательным. Да, это ужасно. Особенно если ты некрасив.
55
В 2017 году в British Journal of Social Psychology вышла статья Мэтью Холландера и Джейсона Туровеца, в которой они критикуют Милгрэма, узнав, что многие участники классического эксперимента предполагали, что не наносят реального вреда испытуемым. Следовательно, результаты нельзя считать «чистыми». – Прим. ред.
Глупость и когнитивные искажения
Ева Дрозда-Зенковска,
профессор
Как и большинство авторов, писавших о глупости, я начинаю с признания. Я согласилась написать эту статью после бурной дискуссии с друзьями – мне не понравилось предполагаемое название. Мне кажется, что при сопоставлении терминов «глупость» и «когнитивные искажения» возникает риск их ассоциирования.
В моей голове сформировались две четкие мысли. Первая: глупость – это термин, служащий для определения какого-либо поступка или слова в пренебрежительной форме. Это слово как таковое должно иметь мощную способность к регуляции (если мы употребляем его по отношению к другим) и, прежде всего, к саморегуляции (когда мы применяем его к себе). Если я признаю, что совершила глупость, это означает, что я не собираюсь ее повторять. Мне стыдно! Сила этого слова меня заинтриговала. Но поскольку французский язык является для меня иностранным, я не улавливала в использовании слова «con» вульгарности, в которую меня быстро посвятили. Кстати, в моем окружении, достаточно щепетильном в выборе слов, его употребляют довольно часто.
Вторая мысль – это убеждение в том, что когнитивные искажения не могут ни в коем случае квалифицироваться как глупость. Они обозначают особенности в обработке информации, которые приводят нарушения рассуждений к логическим нормам. Это так называемые «короткие пути», или «замкнутые круги», очень функциональные, которые порой (но не всегда) могут приводить нас к ошибкам. Ошибки в обработке информации вовсе не являются признаками недостатка интеллекта. Они лишь отражают необычайную силу наших мыслительных привычек, побуждающих нас к быстрым действиям, а не к долгим размышлениям. В этом смысле они указывают на малоэффективное использование наших способностей, знаний или навыков. Мы долго игнорируем свои ошибки в рассуждениях, даже если знаем о них, зато моментально признаем их после совершенных промахов. Для тех, кто потратил время на их изучение, они свидетельствуют о некоторых проблемах с сомнением, но не об отсутствии способности сомневаться.
Возьмем пример предвзятых суждений, значимость которых очевидна. Без них наше существование было бы очень сложным, даже невозможным. Тем не менее мы часто их формулируем, игнорируя важную информацию в пользу той, что теоретически является менее значимой. В довершение ко всему – мы игнорируем собственную неосведомленность, то есть обманываем сами себя, думая, что правы. На первый взгляд, мы не так далеки от глупости.
Например, задачка про адвокатов и инженеров. Представьте, что психологи опросили 70 инженеров и 30 адвокатов. Затем по каждому из этих 100 опросов завели карточку. Мы наугад достаем одну из карточек и читаем: «Жану тридцать девять лет. Он женат, у него двое детей. Активно занимается местной политикой. В свободное время коллекционирует редкие книги. Любит состязания, дискуссии, у него хорошо поставлена речь». Большинство из нас считает, что с вероятностью 90 % Жан окажется адвокатом, а не инженером. Тогда как правильный ответ – 30 %. Почему? Чтобы оценить вероятность того, что Жан является адвокатом, нам требуется два типа информации: одна, относящаяся к априорной вероятности наличия адвокатов в группе опрашиваемых, и вторая, относящаяся к вероятности, что характеристики, изложенные в карточке, принадлежат адвокату. Первая информация у нас есть: среди 100 опрошенных человек 30 адвокатов, значит, вероятность того, что Жан является адвокатом, составляет 30 %. Второй информации у нас нет. Теоретически, не имея этих данных, можно занять одну из двух следующих позиций, сказав себе:
1) раз этой информации нет, значит, она не является важной;
2) это «константа», то есть вероятность того, что характеристики, описанные в карточке, принадлежат адвокату, такая же, как если бы они принадлежали инженеру, – знание или незнание этой вероятности ничего не меняет.
Разумеется, мало кто из нас так рассуждает. И понятно почему: в описании Жана есть все от адвоката, об инженере сказали бы совсем другое! Это убеждение превращает незнакомца в хорошо знакомого человека. Безусловно, Амос Тверски и Даниэль Канеман составили описание Жана специально так, чтобы создать впечатление, что речь идет об адвокате. Ведь у нас сложился определенный стереотип о представителях этой профессии. Тем не менее стоит задуматься, почему большинство из нас с легкостью попадает в эту ловушку и предпочитает «индивидуализирующую» информацию в ущерб информации об априорной вероятности. Не вдаваясь в подробности, кажется очевидным, что на это во многом повлияло наше убеждение в достоверности сложившегося стереотипа об адвокате. Если мы сравним его с характеристиками Жана, то увидим, что он обладает «типичными» чертами адвоката и является «типичным» представителем этой профессии («рыбак рыбака видит издалека»). Таким образом, мы практически уверены в том, что он скорее адвокат, чем инженер, даже если в группе опрашиваемых адвокаты находятся в меньшинстве. Выражаясь по-научному, применение эвристики репрезентативности лежит в основе искажения, которое упускает информацию об априорной вероятности, предпочитая индивидуализирующую информацию (описание). Подобно другим эвристическим суждениям, эвристика репрезентативности – это ментальное упрощение. Оно помогает нам формулировать мнение – теоретически ложное, но приемлемое, поскольку его разделяет большинство людей. Этот эвристический метод, который мы применяем не задумываясь, помогает упростить решение проблем и справиться с характерной для них неопределенностью. Тем не менее, как мы только что увидели, у всего есть своя цена.
Является ли этот пример предвзятого суждения иллюстрацией глупости в плане демонстрации интеллектуального высокомерия? Я так не считаю; к тому же я убеждена, что речь идет об одной из многочисленных демонстраций дефекта сомнения, который приводит нас к поиску скорее подтверждения, чем опровержения наших идей. Чтобы лучше понять эту тенденцию, попробуем решить задачу «2-4-6» Питера Уэйсона. Она кажется банальной и простой – вплоть до момента, когда вам скажут, что ваш ответ неверный. Она иллюстрирует другую общеизвестную человеческую склонность, отраженную в пословице «Зачем делать просто, когда можно сложно».
Представьте, что вас просят найти правило, объясняющее последовательность построения чисел «2-4-6». Чтобы проверить, верно ли предлагаемое вами правило, вы можете предложить другую тройку чисел. Каждый раз вам будут говорить, соответствует ли ваше предложение правилу и является ли правило, о котором вы подумали, верным. Вполне возможно, как и у большинства людей, вашей первой мыслью будет протестировать тройку «четных чисел, увеличивающихся каждый раз на два». И вы предложите тройку «8-10-12» в полном соответствии с вашей идеей. Вам ответят, что предлагаемая тройка подходит к заданному правилу, но это не то правило, о котором вы подумали. Тогда вы предложите другую тройку, например «8-42-56», подумав, что речь идет о правиле «возрастающих четных чисел». Вам ответят то же самое. После третьей или четвертой попытки вы предложите, к примеру, серию «7-36-673», решив, что речь идет о «возрастающих числах». И здесь вам ответят, что ваш пример подходит под заданное правило и что это именно то правило, о котором вы подумали.
Наконец-то вы нашли решение, но выбрали при этом не самый быстрый путь – и надо сказать, мало кто его выбирает. Быстрый путь состоит в том, чтобы не подтверждать свои гипотезы, а опровергать. Поэтому было бы достаточно предложить тройку «3-5-7», чтобы проверить гипотезу «возрастающих четных чисел». Нам всегда проще подтверждать свои идеи, чем опровергать их, как показала эта задача. Предлагать тройку чисел, противоречащую гипотезе, сформировавшейся в нашей голове, кажется нам абсурдным. Тем не менее это вынуждает поставить нашу гипотезу под сомнение. Если бы мы сразу начали сомневаться в своих догадках, мы были бы менее уверены в достоверности нашего стереотипа об адвокате и скорее бы поверили, что инженер тоже может интересоваться политикой, иметь хороший слог и коллекционировать книги.
В отличие от «адвокатов и инженеров» задача «2-4-6» содержит мало информации. Поэтому мы стремимся использовать сразу все данные: и четность чисел, и их возрастание. Легко запоминаемые, эти три цифры словно отпечатываются в голове, оставаясь доступными в любое время. Благодаря эвристике доступности эта минимальная информация преобладает над всем остальным и загоняет нас в ловушку подтверждения.
Если оба этих примера иллюстрируют нашу склонность к поиску подтверждений своих мыслей, задача «2-4-6» также раскрывает наше стремление к формулировке более специфичных, а не общих гипотез. Последние нам часто кажутся слишком простыми и/или очевидными, чтобы заострять на них внимание. Заявить сразу, что речь идет о возрастающих числах, даже если действительно так думаешь, кажется немного глупым. Это стремление нередко делает нас прекрасным объектом для шуток. Например, нам задают вопрос: «Зачем жандармы носят сине-бело-красные пояса?» Старательно припомнив все о воинской повинности, мы узнаем, что они носят пояса, чтобы брюки не спадали. Мы находим эту шутку довольно глупой или покатываемся со смеху, поняв, что угодили в «ловушку для дураков».