Психология войны в XX веке - исторический опыт России
Шрифт:
"Война одно подтверждала, другое отвергала, третье, в свое время отвергнутое, восстанавливала в его прежнем значении... Новое, рожденное или восстановленное в ходе войны, боролось со всем тем отжившим и скомпрометировавшим себя, что уходило корнями в атмосферу 1937-1938 годов"{513},
– подчеркивал К. Симонов. В обществе происходил трудный, постепенный, но необратимый процесс духовного очищения.
Говоря о фронтовом поколении, нельзя обойти вниманием то, как сложилась его послевоенная судьба, какое место отвело ему государство, - с точки зрения самих ветеранов Великой Отечественной, их самооценки, самовосприятия и самоощущения.
Возвращение с войны молодых фронтовиков означало для них
Поэтому даже через много лет ветераны вспоминают первые послевоенные годы с двойственным чувством: к радости возвращения и того, что остались живы, примешивались обиды и разочарования.
"Фронтовикам хорошо памятны послевоенные 40-е годы, когда они возвращались в разоренные города и голодные села, - писал В. Быков.
– Никто в то время не рассчитывал на какой-либо достаток, не претендовал на привилегии - надо было впрягаться в адский труд и налаживать разоренное. И тем не менее уже тогда стало ясно, что народ-победитель заслуживал большего - по крайней мере, элементарного к себе уважения за беспримерную в истории победу"{514}.
Но даже и этого элементарного страна не дала своим героям, которые, "сделав свое дело", стали вроде бы лишними. Затаенная боль и горечь от несбывшихся надежд характерны для настроений тех лет. Вот как вспоминал об этом В. Кондратьев:
"Отрезвление пришло в первые послевоенные годы, трудные и сложные для бывших фронтовиков... Мы почувствовали себя ненужными, ущербными, особенно инвалиды, получившие нищенские пенсии, на которые невозможно было прожить ("которых не хватало даже на то, чтоб выкупить карточный паек"{515}, уточнял он в другой своей статье). И этих несчастных, даже безногих и безруких, гоняли каждый год на ВТЭК для подтверждения инвалидности, словно за это время могли отрасти руки и ноги. Чем, как не неприкрытым издевательством являлся такой идиотский порядок?.. У нас отняли месячные выплаты за награды и бесплатный проезд на поездах раз в год за ордена. Выплаты были мизерные: за медаль "За отвагу" - 5 рублей, за "Звездочку" 15 рублей каждый месяц, но все же стало обидно, что
С горькой иронией вспоминает эту обиду и В. Быков:
"Некоторые льготы и жалкие рубли, полагавшиеся орденоносцам, по окончании войны были отменены, как водится, по ходатайству самих орденоносцев"{517}.
Казалось бы, именно начало мирной жизни для большинства молодых ветеранов должно было стать самым светлым и радостным временем, - ведь пришла, наконец, их "отсроченная" войной юность. Однако, по словам В. Кондратьева,
"нет, не было в нашей послевоенной жизни светлого, о чем можно было бы вспоминать с ностальгической грустью"{518}.
И, напротив, война,
"несмотря ни на что, вспоминается воевавшими хорошо, потому что все страшное и тяжкое в физическом смысле как-то смылось из памяти, а осталась лишь духовная сторона, те светлые и чистые порывы, присущие войне справедливой, войне освободительной. Была в войне одна странность - на ней мы чувствовали себя более свободными, нежели в мирное время"{519}.
В чем же была причина этого распространенного среди фронтовиков, казалось бы, неожиданного ощущения?
"Чем-то эти дни не отвечали нашим фронтовым мечтам о будущем, размышляет В. Кардин.
– Сейчас более или менее ясно - чем. Мы не ждали молочных рек и кисельных берегов. Своими глазами видели спаленные села, руины городов. Но у нас все же появились свои, пусть и расплывчатые, представления о справедливости, о собственном назначении, о человеческом достоинстве. Они удручающе не совпадали с тем, что нас ждало едва не на каждом шагу"{520}.
У них было много сил, много надежд - и огромная потребность чувствовать себя необходимыми.
"И когда этого не случилось, началась ностальгия по военным временам. Чем труднее, нелепее складывалась жизнь, тем отраднее вспоминались эти страшные времена"{521}.
Наверное, именно тогда окончательно завершилось формирование фронтового поколения не только как социально-демографического явления, но и как духовного феномена. Во время войны у фронтовиков не было еще полного осознания самих себя как особой общности, оно могло проявиться только в мирной жизни, - и тем сильнее, чем больше общество, а точнее - система, отторгала их от себя.
"Не сразу мы, вернувшиеся с фронта, ощутили себя поколением, почувствовали связь между собой, необходимость в ней, - вспоминает В. Кардин.
– Миновали первые послевоенные годы, и мы начали искать друг друга, наводить справки, списываться, искать встречи. Вероятно, что-то в мирных днях заставляло нас держаться "до кучи""{522}.
По-разному складывалась послевоенная жизнь фронтовиков - у кого-то вполне благополучно, у кого-то неудачно, может быть, даже трагически. Но при всем многообразии и несходстве судеб, это чувство фронтового братства, ощущение себя "особым поколением" с годами только усиливалось.
Таким образом, проблема формирования фронтового поколения по своей значимости выходит за рамки Великой Отечественной войны. Жизнь его продолжалась и после ее окончания, а специфика духовных феноменов, определенная особенностями тех условий, в которых они складывались, явилась важным фактором обновления общества, противостояния сталинизму. Война сделала очевидной несостоятельность мифа о непогрешимости "Великого Вождя всех времен и народов". Впрочем, сталинизм пытался создать новый миф, связав Победу над фашистской Германией исключительно с именем Сталина, приписав все заслуги его гениальности как полководца. Не случайно сам Сталин явился инициатором присвоения себе звания Генералиссимуса, а возразивший ему маршал Жуков отправился в "почетную ссылку"{523}. И этот миф в определенной мере повлиял на взгляды фронтовиков, особенно с течением времени.