Психология войны в XX веке - исторический опыт России
Шрифт:
Известно, что многим из попавших в душманский плен советским солдатам для того, чтобы выжить, приходилось принимать ислам. Но это уже другая тема.
Солдатские суеверия как форма бытовой религиозности
Итак, любая война приводит к активизации религиозных чувств и настроений, усилению роли традиционных религий. Однако в атеистическом обществе религиозность гораздо чаще проявляется уже в "языческих" формах: разрыв с конфессиональными традициями, утрата элементарного знания обычаев, молитв и обрядов приводит к распространению искаженных и самодеятельных мистических форм.
"Я лучше про суеверия скажу, - а отношение к религии у меня не поменялось, - вспоминал участник войны в Афганистане, разведчик-десантник майор С. Н. Токарев.
– Ну, какие приметы у нас были: еще те, которые от Отечественной войны остались. Нельзя бриться ни в коем случае на операции. Ни в коем случае чистое белье не одевать. Ничего не дарить никому перед операцией. Ну, и еще ряд примет, если откровенно говорить... Если раненый в полуобморочном состоянии, когда сознание еще нечеткое, рукой гениталии потрогал, значит, точно умрет. Ни в коем случае нельзя... Главное, руки ему держать, чтобы не трогал. Примета такая. Что еще?.. С левой ноги не вставать, не ходить туда-то, не разговаривать перед операцией на такие-то темы... Много их, примет. Ни в коем случае нельзя носить вещи погибшего, место его занимать, на себе показывать, куда ранили другого. Такие вот приметы, - связанные с сохранением жизни и устранением возможности погибнуть. Еще то, что касается местности, или удачный-неудачный день... Может быть, это и суеверия, но у нас довольно свято относились к ним. Ну, и мы [офицеры] сильно не ругали [солдат] за то, что придерживались этих суеверий"{646}.
В экстремальных условиях войны формируется стереотип сознания, который можно определить как солдатский фатализм: "Что кому на роду написано, то и будет". Вот как описывал ситуацию, по духу напоминающую эпизод из лермонтовского "Фаталиста", участник Первой мировой войны полковник Г. Н. Чемоданов. Дело происходило в полковой офицерской землянке за карточной игрой, ночью, за три часа до атаки:
"- Вот, если эту карту убьют - и меня завтра убьют, - заявил поручик Воронов с глубоким убеждением и верой в свои слова.
– Ну, и карты не дам, "фендра" этакая, - ответил ему Фирсов, державший банк: - ты мне заупокойной игры не устраивай. Смерть, голубчик, и жизнь в воле человека: захочешь жить, черт тебя убьет, я вот жить хочу, и за три войны только раз ранен, и завтра жив буду; а распусти нюни, сразу влопаешься..."{647}
Однако поручик все же загадал, связав свою жизнь с судьбой карты. И хотя она, к его радости, выиграла, сам он наутро погиб: "Карты его обманули". Примечательно другое: сам факт гадания "на жизнь и смерть", смягченный вариант "русской рулетки".
По воспоминаниям участников разных войн, некоторые их товарищи утверждали, что скоро погибнут, и это предчувствие всегда сбывалось, да и сами они часто могли различить на лице еще живого человека "печать смерти".
Тот же Г. Н. Чемоданов рассказывал,
" - Давайте, - торопливо сказал я, так как обстоятельства не давали свободной минуты.
– Впрочем, почтальона вы выбрали ненадежного, так как вероятность смерти висит и надо мной.
– Вы будете живы, - серьезно и пророчески сказал Розен, в упор глядя на меня.
Сознаюсь, теплая волна надежды колыхнула в груди от этих слов, от этой его уверенности".
Штаб-ротмистр Розен погиб в том же бою. А сам Чемоданов по ошибке несколько часов числился в списке убитых, и вот живой и невредимый вернулся в штабной блиндаж:
"- Долго жить будете, - с улыбкой утешил меня начальник дивизии: примета верная"{648}.
Широко известны подобные случаи и в годы Великой Отечественной войны.
"У меня был друг на Северо-Западном фронте, командир роты, позже комбат, человек исключительной храбрости и мужества, - вспоминал генерал М. П. Корабельников, на войне - командир пулеметной роты.
– В сорок четвертом он вдруг стал говорить мне: "Максим, недолго нам осталось быть вместе". "Не дури, Иван Васильевич", - отмахивался я. А он все свое: "Убьют меня..." - "С чего ты взял?" - спрашиваю. А он: "Я это чувствую - устал я, и все мне опостылело..." И действительно его убили"{649}.
И хотя данный эпизод вполне можно объяснить известным в военной психологии синдромом усталости, который замедляет реакцию, притупляет чувство самосохранения и, как следствие, повышает вероятность гибели человека в бою (по данным американских психологов, период полной боеспособности солдата на войне составляет примерно 60 дней, после чего наступает упадок душевных сил, психическое истощение и требуется обязательный отдых){650}, не всякое предчувствие смерти можно свести к рациональным причинам.
"Раньше как-то не верил в приметы, предчувствия. Считал выдумками, вспоминал механик-водитель БМД Николай Дука, служивший в Афганистане с первого дня ввода войск по 1980 г.
– Но вот такой случай. Был у меня друг Николай Омельченко из Новосибирска. На гитаре здорово играл и вообще веселым парнем слыл. Только однажды гитару в сторону отложил и говорит: "Что-то, ребята, сердце заболело. Мать, сестру вдруг увидел..." А утром на мине подорвался"{651}.
Известны такого рода предчувствия и в отношении других людей. Так, многие участники Афганской войны рассказывали о своей способности довольно точно предвидеть печальную судьбу товарищей.
"Не знаю, как объяснить этот феномен, - вспоминал майор С. Н. Токарев, - но здорово оно чувствуется перед операцией: вот тот человек, который погибнет. Как замполит батальона у нас... Не должен он был ехать на эту операцию. Он пошел к командиру взвода, подарил лампу свою, еще что-то, всю ночь не спал, все ходил, - то с одним поговорит, то с другим... В ночь вышли, а утром он погиб. Есть какая-то печать смерти, висит она над человеком... И с ранеными то же самое: как-то сразу понимаешь, выживет парень или нет"{652}.