Псы Господа
Шрифт:
– Убедил… – не стал спорить Алладин.
Действительно, в ходе модернизации старого шлема трудно заменить разъем на отличающийся по форме и размеру. Заменить незаметно вообще невозможно – отверстие для него формуется еще перед отливкой заготовки.
Вывод прост: кто-то в наши дни активно использует (или по меньшей мере изготавливает) разработку ученого-мистика Барченко, в 20-е и 30-е годы двадцатого века весьма известного узкому кругу людей. В те времена Барченко активно пытался применить самые современные методы для исследования вещей, напрочь отрицавшихся тогдашней наукой. И кое-кто заинтересовался его идеями – кое-кто
Шлем, получивший имя своего создателя, предназначался для опытов по передаче мыслей на расстояние – при помощи технических устройств.
– Боюсь, из той мини-АТС не только блок памяти вывинтили, – предположил Алладин.
Лесник согласно кивнул.
– Вполне возможно. Усилители и передатчики занимали в лаборатории Барченко здоровенные шкафы, нашпигованные радиолампами, – а при нынешней элементной базе можно их собрать в такой вот коробочке.
И Лесник показал разведенными пальцами – в какой.
4.
Дыевы ножи, показавшиеся беглому взгляду Лесника самыми обычными – при ближайшем рассмотрении выглядели иначе. Почти такие же – но другие. Очень похожие – но другие. Даже рукоять – на вид совершенно стандартная, деревянная – лежала на руке как-то непривычно.
Он вынул свой нож из вшитых внутри рукава ножен, приложил к трофейному. Так и есть – клинок чужого оружия на пять-шесть миллиметров длиннее, и зубья отстоят от него под чуть более пологим углом.
Алладин следил за его манипуляциями вполглаза, продолжая изучать шлем.
– Не наш нож, – констатировал Лесник.
– Может и наш, – не согласился Алладин. – Нынешняя модификация не первая и не единственная. Может, мы таких уже не застали… Да и вообще, Дыев нож – след в никуда. За тысячу с лишним лет кто только их не использовал… Кучу версий можно придумать. Например, не все секретные подразделения Синода оказались свое время под крылом Конторы – кто-то уцелел и умудряется продолжать свое дело до сих пор, в изоляции…
– Не там, так тут засветились бы. Не верю…
– Да я и сам не верю… Так, для примера. Версия попроще – кто-то из зарубежных коллег влез на нашу территорию. Тоже для примера. Потому что нож ножом, а вот шлемы Барченко использовала одна-единственная организация. Даже в Трех Китах с ними повозились недолго, да и отложили. Лишь один экземпляр в музее остался.
Название пресловутой организации знали оба – поскольку когда-то вместе изучали одни и те же учебники истории. Весьма специфичной истории, освещающей невидимую миру войну, не затихающую уже не одну сотню лет.
Первым произнес название Лесник:
– Ты хочешь сказать, что мы столкнулись не с тайным противостоянием филиала и управления? Что спустя столько десятилетий снова всплыл Спецотдел…
Дела минувших дней – V
Спецотдел. 1921-1938 годы
За долгие семнадцать лет созданную Бокием структуру именовали по-всякому – но знающие люди говорили всегда попросту: «Спецотдел» – так, словно пишется это слово с большой буквы.
Официальных же названий было множество. С мая 1921 года, с момента возникновения, и до февраля 1922-го – восьмой спецотдел при коллегии ВЧК. Затем, до ноября 1923-го –
В 1934-м ОГПУ трансформировалось в НКВД, а Спецотдел перешел в ведение главного управления государственной безопасности – где вскоре для него начались нелегкие времена. Уже в конце 1936 отдел утерял приставку «спец-», став просто девятым отделом ГУГБ – а такая потеря, на вид пустячная, влекла за собой ощутимый удар по статусу и привилегиям. На сотрудников Бокия стали косо поглядывать в коридорах Лубянки.
Впрочем, косо поглядывали на них всегда. Еще в двадцать первом году член коллегии ВЧК Вася Фомин – здоровенный как бык бывший пролетарий (пудовые кулаки, неизменная косоворотка, бритый наголо череп) не раз басил: «Что за спецотдел такой? Я как понимаю: собрались у Бокия спецы всякие – да и отделилась. От народа отделилась, от партии, от товарищей боевых своих…».
Глеб Бокий, потомственный дворянин и сын действительного статского советника, обучавшийся в Петербургском Горном институте, в споры с бывшим молотобойцем предпочитал не вступать. Да и боевым товарищем его не считал.
По злой иронии судьбы, расстреляли их с Фоминым одновременно – в 1938-м. Тогда же прекратил существование и Спецотдел. Прекратил существование в самом буквальном смысле: не был вновь переименован или расформирован – сотрудников физически уничтожили. Всех. До последнего человека.
А началось все не в двадцать первом, и даже не в семнадцатом – значительно раньше, когда юный студент Глеб Бокий (многие приятели еще звали его по детской привычке Глебчиком) познакомился с очень интересными людьми. Свой первый сеанс инвольтации – не слишком-то веря, считая разновидностью салонной игры – он провел раньше, чем узнал вкус спиртного. Провел под руководством Павла Мокиевского, известного гипнотизера и мартиниста. Инвольтация, к великому удивлению Глебчика, увенчалась полным успехом…
Потом было многое – увлечение марксистскими идеями, и вступление в партию, и двенадцать арестов, и полтора года в одиночке… И – после пятнадцати лет жизни, отданных ни на йоту не приблизившейся революции – глубокое разочарование в скучной подпольной возне и в трескучих архиреволюционных фразах; потом революция таки грянула, нежданно и негаданно, и забросила многих на самый верх, и тридцатисемилетний Глеб попал в их число: заседал в коллегии ВЧК, рядом с Дзержинским и Лацисом, Менжинским и Аграновым, Фоминым и Артузовым… Что тоже стало увлечением, и тоже недолгим: оказаться среди тех, от чьих имен многие испуганно вздрагивают – да и не считают их человеческими именами, словно Дзержинский или Агранов никак не могут быть людьми, сотворенными из слабой и смертной плоти – но алчными демонами, выброшенными кровавой волной из своей преисподней… И его тоже считали демоном, и при звуке его имени тоже вздрагивали… Потом прошла и эта увлеченность – началась работа, тяжелая, изматывающая, он стал грамотным профессионалом, и руководил многими контрразведывательными операциями – иные из них вошли в учебники, по которым учат в школах, не украшенных вывесками. Потом его именем называли улицы и корабли, колхозы и школы… Потом была смерть – страшная в своей нелепости.