Псы Господни (Domini Canes)
Шрифт:
И просыпается?!
…просыпается…
…Анна…
Она вздрогнула. Костер уютно потрескивал. Он дарил ощущение безопасности. Женщина постепенно приходила в себя.
Анна вдруг поняла, что огонь, горевший в глазах незнакомца (это было во сне? — конечно, она просто задремала тут, на лавочке!) огонь в его глазах был слишком ярким для отблесков уютного маленького пламени.
Конечно — это был
Да только сон в руку. Или как там — «наверное, это что-то значит для тебя, Анна!»
А может быть, я действительно умерла. И Господь создал для меня своё собственное, персональное Чистилище? Может быть, у каждого человека есть такое Чистилище — в наказание за грехи? Вот, живи Анна, живи и жди, когда ты искупишь свою вину нерешительности. Ведь не один раз в жизни ты могла настоять на своём… и в тот раз тоже…
Но если ты подумаешь обо всём, то признаешься себе (сможешь признаться честно?) — тобою руководил эгоизм и РАСЧЕТ. Да-да! Это горько, Анна, горько, но это правда. Ты всегда старалась уходить от конфликтов, потому что тебе были неприятны выяснения отношений с людьми. Ты побоялась не угодить мужу и лишиться его расположения. Не надо винить никого — это был твой выбор и твоя вина. Это было НАСИЛИЕ над самой собой!
И вот теперь — расплата…
Женщину могут насиловать… и это грязно. Но не хуже ли, когда ты сама насилуешь свою душу, и старательно затыкаешь уши, когда она вопит от боли?
…о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла…
…мальчик! сказал сволочуга-врач…
Да, я каюсь.
Я не раздираю одежды, не катаюсь в истерике по полу, не надеваю вериги. Легко Тебе, Господи, решать, что правильно, а что дурно! Ты — Создатель всего сущего… а мы всего лишь маленькие ниточки и узелки вышиваемой Тобою ткани бытия… и нам нелегко. Я каюсь, но и Ты должен понять меня, слышишь, Господи?
Анна поднялась со скамейки, собираясь идти домой, и вдруг осознала — да! Да, Он понимает это! Именно поэтому Анна сейчас здесь в сытости и покое, томимая лишь одиночеством и простыми человеческими страхами и желаниями. Здесь… а не в аду!.. каким бы ни был этот ад.
Лежащий у костра пёс слегка тявкнул, не поднимая головы. И когда это он успел появиться? Погруженная в свои думы Анна и не заметила, как он пришёл и привычно улёгся у костра.
— Ты говоришь со мной?.. — удивленно прошептала она? Громко и вслух было неловко… как не принято кричать во весь голос в исповедальне. — Ты говоришь, что я всё поняла правильно?
Она смотрела на пса со смутным страхом, одновременно и желая, и боясь того, что он как-то подтвердит — да, я слышу тебя, Анна, и понимаю, что дело твоё — труба. Ты будешь жить здесь вечно… пока Господь или Сатана не придут окончательно по твою душу.
Пёс уселся и стал лениво чесать задней лапой ухо… а потом снова улёгся и закрыл глаза.
Наверное,
— Ладно, — сказала Анна, — может, со временем ты и разговоришься…
Костёр почти догорел. Анна аккуратно загасила подёрнутые пеплом угли и пошла домой, волоча за собой большой клетчатый плед.
Она не заметила, что на утоптанной земле у костра остались отпечаток… вернее, дырки в земле от лыжных палок. Она не знала, что у неё за спиной пёс поднял голову и хмуро глядел ей вслед. Взгляд его был пристальным.
А дома — прежде, чем заснуть — Анна долго плакала в подушку. Медвежонок со стола смотрел на неё сочувственно. Часы на кухне тикали свою песню. Господи, как ей было одиноко! Ну, хоть бы один живой человек рядом — поговорить, поделиться своими мыслями, выслушать кого-то, пусть даже поругаться, поспорить!
Она то успокаивалась, то опять начинала тихо плакать. И даже засыпая, продолжала всхлипывать. Большой полосатый кот вспрыгнул на диван, устроился в ногах у женщины и принялся умываться, негромко мурлыча.
…муррнняяя… муррннняяя… Аннняяя… Аннняяя… мрррр… мрррр… вздоррр… вздоррр…
Всхлипывания на подушке стихли. Женщина задышала ровно и спокойно. Только иногда постанывала во сне. Кот свернулся клубочком и тоже задремал. А под утро спрыгнул на пол, зевнул и неторопливо вышел из комнаты, гордо задрав полосатый хвост. И исчез, не дойдя до коридора…
«Мурня… это уж точно!» — прошептал кто-то далеко-далеко на самом краю сна Анны… там, где сон уже почти смерть.
ЧАСТЬ 3
Глава 17
— Интересно получается! — воскликнул Коваленко. — Глянь-ка! Вика, смотри, смотри!
Иллюминатор оглушительно дребезжащего старенького вертолёта, с его раздавленными комарами на пыльной поверхности стен и парой пустых молочных бидонов в углу, вызывал ассоциации с чем-то древним и основательно забытым. Вертолёт был прикреплён к «хозяйству Коваленко», где сам Игорь Антонович обладал властью карать и миловать, возвышать и опускать ниже плинтуса, а также даровать шубы со своего плеча и щедро делиться коньяком и спиртом.
Картинка, открывающаяся в иллюминатор этой расхристанной летающей древности, была какой-то по-детски нереальной, словно кадр из старого доброго фантастического кино. Впечатление усугубляла засохшая жвачка, чьими-то усилиями втиснутая в щель между стеклом иллюминатора и круглой обечайкой.
— Мать твою, раскорячился-то как! — восхищённо орал Коваленко, пытаясь перекричать двигатель и звонкую дробь алюминиевых бидонов.
Зелёная от болтанки Вика нехотя поглядела в иллюминатор. Её мутило, начиная с самого взлёта в аэропорту Кольцово, несмотря даже на пару рюмок коньяка. Коньяк они наспех распили с весёлыми американскими пилотами грузового самолёта, дожидавшимися разрешения на взлёт уже шестнадцать часов. «Наспех», потому что, по закону подлости, (закон Мёрфи, как говорят американские физики), это самое разрешение пилоты получили буквально через десять минут после знакомства.