Псы господни
Шрифт:
И кто в Берлине приказал предоставить режим наибольшего благоприятствования этому «падре», скорее всего – итальянскому агенту?
А кто попытался ликвидировать исполнителя в горах? Четыре человека, крупнокалиберная винтовка – группа, представляющая серьезную опасность.
Многое не сходится. Итальянский исполнитель. Группа, которая пыталась его ликвидировать, и погибла сама. Эта история с переворотом.
Многое не вяжется. Почти ничего.
Если предположить, что Айдида использовали втемную, скормив ему историю о перевороте и пообещав, что после него все будет так, как прежде было – то в чем же правда? Каким
Крики истязаемого теперь уже действовали на нервы…
Из камеры вышел Зайдлер.
– Что думаешь?
– Мне кажется, что это правда, – подтвердил Зайдлер, – по крайней мере, он думает, что это правда.
– Но это же бред!
– Такой, какой и можно ожидать от итальянцев. Они кажутся беспечными и неосмотрительными, но Африка сильно меняет людей.
Рейхскомиссар кивнул.
– Иногда я сам не могу вспомнить, каким был до Африки…
– Мне кажется, надо сообщить в Берлин, – сказал Зайдлер, – это серьезное дело.
Ирлмайер кивнул.
– Сделаем это завтра утром. Сейчас все порядочные люди должны спать.
– А этот?
– Верни его в «Мюнхен». И убери оттуда лишних людей. Ни к чему это.
– А как же этот убийца? Мы так и не задержали его.
– Убийца, убийца… – раздраженно сказал Ирлмайер. – Мы бегаем как белки в колесе – и никакого результата! Скорее всего, все это чушь собачья, нам скормили эту ерунду, чтобы мы поверили в нее. Может, надо было этого попа под каким-то предлогом вывести на Айдида, вот придумали эту сказочку! Повесь беспилотник, пусть отслеживает окрестности «Мюнхена». Это все.
Зайдлер понял – его начальник сознательно сдает Айдида по каким-то причинам. Но, как и полагается хорошему немцу, он не сказал ни слова.
– Яволь!
Истязаемый человек в камере неподалеку завизжал, как визжит собака, которой больно, – пронзительно и страшно.
– Да что же это такое?! – рейхскриминальдиректор стукнул кулаком по стене и направился к камере, откуда раздавались эти звуки.
Зайдлер направился на выход. Фельдфебель Шнитке с помощником курили, стоя во дворике представительства, малиновые огоньки тлели во тьме. Увидев выходящего Зайдлера, они моментально подобрались, затушили сигареты.
– Берите этого… – Зайдлер не стал уточнять, кого именно, – и везите обратно в «Мюнхен». Не бейте его больше.
– Яволь!
– Я поеду за вами… – Начальник рефературы-два и сам потом не мог сообразить, зачем он принял такое решение.
Фельдфебель с помощником поспешили внутрь здания, а Зайдлер пошел к своему «Ауди» – сообщить гауптману Зиммеру, чтобы убрал своих людей от «Мюнхена» и оставил только обычные посты. Одним из секретов работоспособности и четкости выполнения поручений Зайдлера было: если тебе поручили работу, по возможности сделай ее прямо сейчас, пока все помнишь в точности и чтобы потом к ней не возвращаться. Пока это работало…
Шнитке с помощником вытащили Айдида с привычным черным мешком на голове под руки, погрузили его в микроавтобус, который мигнул красными стоп-сигналами фар и покатился к выходу. Зайдлер повернул ключ в замке зажигания – великолепно отрегулированный восьмицилиндровый мотор зашуршал едва слышно – и покатился следом за «Ауто-Юнионом». Проехав арку, они резко повернули и поехали по Ляйпцигерштрассе на север, к объекту «Мюнхен».
Была
Черт бы побрал эту гребаную службу…
Они повернули раз, потом еще раз. Покатились по широкой улице Героев, которая вела напрямую к «Мюнхену» – она была освещена лучше, там было больше машин. Навстречу прокатились два полицейских броневика и два тяжелых грузовика – люди Зиммера…
Потом они повернули к «Мюнхену». Отель, который в этом районе держался только на том, что предоставлял комнаты охраняемым изгнанникам, ждал их.
Зайдлер зевнул. Из-за этого проклятого убийцы они все целыми днями на ногах. Надо потом поехать домой и выспаться…
Он сразу даже не понял, что произошло. Как только «Ауто-Юнион» остановился прямо напротив входа, он двинул «Ауди» с места, проезжая дальше, чтобы ехать домой. И, уже проехав мимо, увидел, как с угла бежит вооруженный автоматом солдат. Бросив руль, Зайдлер выскочил из машины, побежал к входу в отель. И тут кто-то подсек его под ноги, он с размаха шлепнулся на асфальт.
– Лежите, доктор Зайдлер! – Это был Шнитке, от него пахло какой-то гадостью, не огуречным лосьоном, который выдавали военным, а какой-то дрянью. – Здесь снайпер. Шварце убит! И Курт тоже! Он стрелял откуда-то издалека!
– Да вы что?! – Зайдлер рванулся с места. – Там…
– Лежите, лежите. Я позвонил Зиммеру, они возвращаются. Лежите, доктор, может он еще там!
С броневика застучал пулемет…
Абиссиния, Аддис-Абеба
За несколько дней до этого…
Утренняя толчея в Аддис-Абебе – такая же, как в любом европейском городе: товары по торговым точкам на день торговли развозят по утрам, потому что днем не протиснуться. К тому же в старом городе улицы узкие, потому что раньше не было машин, а города строили так, чтобы приспособить к обороне от набегов кочевых племен. Поэтому спросом здесь пользуются маленькие, очень верткие, буквально разворачивающиеся на месте мотороллеры и трехколесные грузовички итальянского производства. Супермаркетов здесь нет, только в новом городе, а то, что нужно на день одной торговой лавке, может привезти и один такой грузовичок. И налоги с него небольшие – некоторые вообще считают за мотоциклы.
Толчея царила и на улице Героев – одной из основных в городе. Улица была названа в честь героев последней сомало-абиссинской войны, состоявшейся семьдесят лет назад. Героев здесь чтили – даже германцы не посмели переименовать. Здесь и торговали, и по вечерам отдыхали – веселая улица была…
Затерявшись в числе прочих, весело бурча двухцилиндровым мотором, по улице Героев ехал трехколесный грузовой мотоцикл, один из многих, развозящих по лавкам товары по утрам. На мотоцикле восседал человек в одеянии, весьма схожем с арабскими – сменил верблюда на механизированного коня. В Африке так одевались северные племена и те племена, которые кочевали по Сахаре и ее окрестностям. От пыли, песка и жары они наматывали на голову длинную полосу белой ткани, которая закрывала все лицо, оставляя открытыми лишь глаза.