Псы господни
Шрифт:
Сантойо взялся за дело хитро и отложил разговор до тех пор, пока не предоставится благоприятная возможность.
Филипп II по обыкновению корпел над документами в своем кабинете-келье. Сантойо принимал у него документы, присыпал, если требовалось, порошком и передавал секретарям, не спуская глаз со своего хозяина.
Тем временем король прекратил работу, вздохнул и устало провел рукой по бледному лбу. Потом он потянулся за следующим документом из пачки, лежавшей справа на столе, но не смог его вытянуть. Король повернулся и увидел, что Сантойо придерживает пергамент рукой и
— В чем дело? — послышался монотонный, похожий на гуденье насекомого, голос короля.
— Не хватит ли на сегодня, ваше величество? Вам ведь немоглось ночью. Вы, видать, притомились, ваше величество.
Сантойо никогда ничего подобного себе не позволял, это граничило с нахальством. Король глянул на него бесцветными холодными глазами и тут же опустил их, он не мог вынести даже взгляда слуги.
— Притомился? — промямлил король. — Я?
Но предположение повлияло на болезненное хилое тело. Он убрал руку с пергамента, откинулся на стуле и закрыл глаза, чтобы, сосредоточившись на своем состоянии, определить, правду ли говорит слуга. Филипп подумал, что он и вправду устал, и открыл глаза.
— Сантойо, что сказал о моем здоровье Гутьеррес?
— Похоже, решил, что вы перебрали пирожных…
— Кто сказал ему, что я ел пирожные?
— Он выспрашивал у меня, что вы ели, ваше величество.
— И он, желая скрыть собственное невежество, прицепился к пирожным. Осел! Какой бестолковый осел!
— Я ему так и сказал, ваше величество: вы, мол, заблуждаетесь.
— Ах, вот как! Ты сказал, что он заблуждается. Смотрю, ты прямо в лекари метишь, Сантойо!
— И лекарем быть не нужно, ясно, отчего вам неможется, ваше величество. Я так и сказал Гутьерресу: дело не в желудке, тут дело духовное.
— Молчи, дурак! Что ты знаешь о моем духе?
— То, что слышал от вас, ваше величество, когда вас прихватило ночью. — И торопливо добавил. — Фрей Диего де Чавес сказал вам что-то в пятницу. Его слова не давали вам покоя, ваше величество. Пусть настоятель Санта Крус исцелит рану, которую сам же и нанес, и вернет покой душе вашего величества.
Напоминание разбередило душу короля. В памяти всплыл образ, с тех пор преследовавший Филиппа. В то же время он убедился в проницательности Сантойо. Король пробормотал что-то невнятное, потом взял себя в руки и снова потянулся за документом. На сей раз Сантойо не рискнул помешать ему. Но пока он писал свою резолюцию, Сантойо быстро переворошил кипу бумаг, и пергамент, лежавший внизу, оказался сверху.
Так Сантойо еще более зримо проявил свою проницательность. Прекрасно сознавая, что тревожит короля, какой взрыв ярости и страха, какое противодействие вызвало письмо королевы Елизаветы, он заключил: надо эти чувства подогреть, тогда его величество будет искать утешение у исповедника, как и было задумано.
Письмо, которое он счел нужным положить сверху, руководствуясь принципом: куй железо, пока горячо, было от герцога Медины Сидония, возглавившего гибельный поход против Англии. Оно очень кстати пришло в то утро.
Опальный герцог скромно извещал короля Филиппа, что продал одно из своих поместий, чтобы собрать огромную сумму
Письмо задрожало в помертвевшей королевской руке. Он откинулся на строгом монашеском стуле, закрыл глаза и застонал. Потом так же внезапно открыл их и разразился воплями:
— Безбожница! Незаконнорожденная тварь! Проклятая еретичка! Дьявол, оборотень!
Сантойо участливо склонился над хозяином.
— Ваше величество! — прошептал он.
— Я болен, Сантойо, — задребезжал монотонный голос. — Ты прав, я больше не буду работать. Дай руку.
Тяжело навалившись на слугу и опираясь на палку с другой стороны, король вышел из комнаты. Сантойо, будто невзначай, снова упомянул Фрея Диего де Чавеса, осведомившись, не желает ли его величество получить совет исповедника. Его величество приказал ему помалкивать, и Сантойо не решился настаивать.
Ночью король снова плохо спал, хоть и не ел накануне пирожных, — по крайней мере, на них нельзя было свалить вину. Вероятно, страшные видения, вызванные несварением желудка в воскресенье, отпечатались в мозгу и теперь повторялись без постороннего влияния. Впрочем, их появлению, несомненно, способствовало письмо Медины Сидония об отправке выкупа за отважного Валдеса — его голова чаще всего напоминала о себе в воображаемой кровавой груде на королевских коленях: либо она первой упадет на плахе, либо королева Елизавета возвестит, смеясь, что принудила Филиппа Испанского подчиниться.
Еще сутки навязчивых видений, еще одна бессонная ночь, и наконец утром в среду король согласился со своим слугой, неоднократно предлагавшим вызвать исповедника. Возможно, его подсознательно мучила мысль, что назавтра назначено аутодафе, еще сутки промедления, и будет поздно что-либо предпринять.
— Ради Бога, — крикнул он, — пусть Фрей Диего придет. Он вызвал этих призраков, пусть он их и изгоняет.
Настоятель Санта Крус не заставил себя долго ждать. С каждым часом его лихорадочное нетерпение нарастало. Оно уже достигло такой точки, что послал за ним король или нет, он собирался сам явиться к его величеству на правах исповедника и в последний раз уговорами, доводами, угрозами, на худой конец, спасти брата. Но то, что король прислал за ним, хоть и поздно, было хорошей приметой. Стало быть, пока не стоит прибегать к крайним мерам.
Спокойный и невозмутимый, вошел осанистый исповедник в королевскую спальню; он отпустил Сантойо, закрыл дверь и подошел к огромной резной кровати. Строгая комната была залита солнечным утренним светом.
Фрей Диего пододвинул табуретку, сел и после банальных вопросов по поводу здоровья короля и в ответ на его жалобы предложил его величеству исповедаться, сбросить с души мучительный груз, который, вероятно, и задерживает исцеление плоти.
Филипп исповедался. Фрей Диего прощупал королевскую совесть вопросами. Как хирург, рассекая тело, открывает невидимое взгляду, так и настоятель Санта Крус обнажал страшные тайники королевской души.