Псы, стерегущие мир
Шрифт:
За спиной послышались легкие шаги босых ног, слух разорвал жалостный крик:
– Не уходи! Я что-то сделала не так? За что ты так поступаешь? Вернись, ты видишь, я, гордая дочь Стрибога, на коленях!
Лют вздрогнул, будто лицо стегнули плетью, поспешно обернулся к коленопреклоненной виле. Неземная красота ослепила, в распущенных волосах плясали искристые точки, распахнутые глазищи добавляли очарования. Такая маленькая, хрупкая, беззащитная. Сердце хлюпнуло кровью, глаза ожгла мутная пелена.
– Прости, – прошептал он. – Прости.
В
В груди Люта зияла холодная дыра с рваными краями, хлестала болью, сознание милостиво погасло, спасая хозяина от помешательства, но боль била, возвращала в гадкий и неуютный мир, оскверненный Ее слезами.
Сзади хлестнул гневный крик:
– Проклинаю! Призываю на голову твою гнев богов, чтобы ты никогда больше не познал сладость любви. И пусть настигнет тебя смерть от руки нашего сына, которого я выношу под сердцем!
Лют содрогнулся от ненависти, вложенной в проклятье, всхлипнул, голос внутри зашептал, убеждая вернуться, броситься к ногам, вымолить прощение, не лишать себя любви такой женщины и будущего сына. Спина разогнулась со страшным хрустом, словно сбросил горный хребет, и уверенными, ровными шагами понесся прочь из хрустальной клетки.
От видения плачущей вилы Лют содрогался от омерзения и гадливости: как можно было довести до слез столь прекрасное существо?!
Дыра в груди ныла, сверлила жестокой болью, вгрызалась в обломки костей, разрывала внутренности. И так будет всегда.
Хрустальный терем остался позади, ночь приняла угрюмого мужа, огоньки звезд посверкивали сочувственно. Лют оглянулся: терем сиял в ночи ярко, солнечно, переливался радужными красками, словно на землю упал осколок ирия.
Ему же предстояло идти в темную ночь, холодную, опасную, так похожую на жизнь людей, что видят подобные хрустальные дворцы лишь в редких снах, а в остальное время тяжко трудятся, не разгибая спин, да и то в основном для того, чтобы их труды пошли прахом из-за набега разбойников на конях.
Лют стиснул зубы, подумал угрюмо: для того и уходит, чтобы вернуться в хрустальный терем со всеми людьми. Мысль, как ни странно, помогла, терзающая боль в груди успокоилась, зарылась вглубь, смирившись с ролью тяжкого груза, чтобы не угробить жалкое тело окончательно.
Над головой захлопало, звезды закрыла крылатая тень. Лют напрягся, клинок наполовину вылез, но раздался гордый клекот, витязь упрятал меч и скривил губы в усмешке.
– Хоть кто-то заботится, – сказал невесело.
Буслай глянул на бедовика недовольно, но крепкое словцо сдержал, дивно, что за три дня пути не наорал ни разу, даже подзатыльника не дал. Нежелан на случай втянул голову в плечи, в руках хрустнула
Стреноженные кони вяло пощипывали невысокую траву, глядя в ночное поле с тоской, словно искали ослика, оставленного в Кряже. Буслай глянул на третьего коня, резко отдернул взгляд, желваки вспухли валунами, губы скривились. Ладонь пощупала живот, пальцы ткнулись в гладкое дерево, скрытое рубахой, на душе было гадко и муторно. Олуя бы сейчас…
Нежелан пристроил на рогульках котелок, купленный в Предгорьях, задумчиво уставился на прозрачную воду. Спина ныла, зад ороговел крупными мозолями, а завтра снова безумная скачка, и задумаешься: благодарить ли коней за такую выносливость, что позволяет скакать день без роздыха?
– Чем побалуешь? – спросил Буслай хмуро.
– Похлебкой.
Гридень скривился.
– Опять? Вчера похлебка, позавчера, хорошо хоть в городе перекусили, а то взвыл бы с тоски. Нет от тебя толку, оставлю в первой деревне.
Нежелан кивнул, скрывая улыбку, ясно ведь – не оставит. Буслай посмотрел на бедовика, поморщился: как легко было рядом со Стрыем, после с Лютом – ни за что не отвечал, дерзил, делал что хотел и поплевывал. А теперь сам глава отряда: из двух людёв, но и так тошно от ответственности.
Взгляд уткнулся в ночное поле, преодолел расстояние, оказался в родном княжестве. Сердце горячо бухнуло, пальцы опустились на шкатулку: ворог будет истреблен! Еще чуть-чуть, несколько дней безумной скачки, и отомстит ублюдкам, что посягнули на родные земли. Если, конечно, их уже не разбили. Не опоздать бы, а то выйдет глупо: столько труда впустую.
Нежелан покидал в кипящий котелок мясо, чуток овощей, помешал длиннорукой ложкой. Вскоре над котелком взвился густой запах сыти. Буслай принюхался, в животе сочно буркнуло.
Нежелан снял парующий котелок, размешал похлебку, попробовал на вкус, довольно цокнул. Буслай достал расписную ложку, потянулся к еде. Трава зашумела. Дрогнув рукой, оглянулся на шум и застыл с раскрытым ртом.
Лют с хмурым лицом подошел, ложка перекочевала из пальцев гридня, черпнула ароматную похлебку, застыла у губ. Лют подул, проглотил, потянулся ложкой еще. Нежелан радостно вскрикнул, затанцевал на месте: хочется обнять воина, но вдруг даст в рыло? Витязь посмотрел на бедовика, грустно улыбнулся.
Буслай кхекнул, ногтями со скрипом почесал затылок, сказал хрипло:
– Э-э, свою ложку иметь надо.
Лют кивнул, зачерпнул похлебки. Нежелан сказал счастливым голосом:
– Лют, как хорошо, что вернулся!
Витязь усмехнулся угрюмо:
– Что, обижал?
Буслай хмыкнул возмущенно, бедовик отмахнулся, затараторил:
– Нет, он добрый, хоть и скрывает, просто я очень тебе рад. Как же ты нас нагнал?
– На гарцуке, – ответил витязь просто.
Нежелан восхищенно заохал. Буслай прикусил губу от зависти к любимцу Перуна, протянул на раскрытой ладони черную шкатулку: