Psychica
Шрифт:
…Вечером он дозвонился до Женьки с анонимного номера. Услышав звонкий голос сына, Максим прослезился и не сдержал стон отчаяния. Проглотив слезы, он бегло спросил, как у него дела, и какие планы. Женька весело отвечал, что занятий хватает: футбол, игровая приставка, посиделки с деревенскими пацанами, грибы, ягоды и сад. Он скучает по городу, так как не приспособился к сельской местности.
– Мама сказала, что ты поедешь с ней за границу. Сам-то как к этому относишься? – осторожно спросил Максим, полагая, что сын не будет сдерживать недовольство.
– Это
– Ну, понятно, – сдался Максим. – Раз ты определился, то отговаривать тебя бессмысленно. Я бы хотел тебя навестить, но, боюсь, твоя мама будет возражать. Обострять ситуацию не намерен. Только ты обязательно возвращайся.
– Постараюсь, пап.
Женька поспешно повесил трубку. Мука разлуки закралась в солнечное сплетение. Сын покидает его, и он в этом виноват, когда бесконечно пропадал на подстанции. Что останется в его памяти? Проведенные вместе редкие выходные, походы по педиатрам и лор-врачам, когда Женьке удаляли гланды и лечили нейродермит. Его считали часто болеющим ребенком, а Максим списывал причины простуд на мать, так как она плохо о нем заботится. Ульяна совершенно не умела следить за его питанием. Женька переболел диатезом и до семи лет сидел на строгой молочной диете.
Ульяна упрекала мужа в бесчувственности. Начитавшись психологической мишуры, она искренне верила, что именно от отца идет разлад в семье, а ребенок, как самое слабое звено, принимает удар на себя и реагирует единственно возможным образом – болезнью, бессознательно пытаясь помирить родителей. На ближайший период у него получалось, но когда раны заживали, и сын отправлялся в школу, родители снова отдалялись, и круг повторялся. Максим не верил в ее выдумки и согласился на лучший способ изменить ситуацию – развестись, потому как они с каждым годом все чаще скандалили и били посуду, и почти всегда их мирила теща, доказывая накопленной мудростью, что семейная брань – пустяк.
В тот же вечер Ульяна узнала про его секретный звонок, выразив бурю негодования. Нелепо оправдываясь, Максим словно погружался на дно. Она всегда права и одолеет любого в самом ожесточенном споре. Он прятался в пещере, закрываясь в холодный панцирь без окон и дверей, отсиживаясь внутри, пока не кончался воздух, а когда он высовывался за глотком кислорода, метать гром и молнии уже поздно.
Устроив яркий, но бездарный спектакль, Ульяна пообещала сменить номер сына и в последний раз попросила не трогать их, иначе они никогда не вернутся обратно. Максим даже не угрожал судебными разбирательствами, понимая, что бывшая вспыльчива, но отходчива, поэтому согласился принять условия, ведь ему не удастся повлиять на ситуацию. Женька навсегда останется его сыном. Отцовские права никто не отменит.
…Промучившись в безнадеге, он приехал на подстанцию в подавленном состоянии как жалкий
В затхлой раздевалке переодевался Фомин, треща по телефону с безымянным собутыльником. Максим не забыл о подставе, но мстить обидчику не собирался, потому что не успел составить план, но все же высказал шутнику пару ласковых.
– Спасибо за кефир. Ты вывел меня из строя до обеда. Теперь от тебя презентов не принимаю.
– А что не так? – невинно спросил Фомин с кислой миной.
Актер из него не важный, а если и играет кого, то единственную роль неудачника, вечно жалующегося на низкий оклад, неблагодарных больных и несправедливое мироустройство. Пашка не был революционером и не состоял в подпольных организациях, не посещал собрания «несогласных», не поддерживал движение «нацболов» и вообще не интересовался политикой, культивируя пофигизм. Такие люди будут вечно плакаться и ерзать на стуле, но поднять свой зад и сделать что-то полезное они не способны.
– Жаль, тебе глотнуть не оставил, а то бы оценил великолепный вкус простокваши.
– Извини, если не угодил, – издевательски заявил Фомин, натягивая джинсы. Надушившись дешевым одеколоном, он почесал под мышками и накинул шерстяной свитер. – А я хотел тебя и сегодня угостить вкусняшкой, но раз ты неблагодарная скотина, то не буду подкармливать.
– Пошел ты! – рявкнул Маликов. – Позаботься лучше о себе! Я предупредил остальных о твоих выходках. На моем показательном примере вся подстанция убедилась, что тебе доверять нельзя.
– Не обобщай, а? Если ты не с той ноги встал, то заткнись лучше в тряпочку, – наседал Фомин, расчесывая мокрые волосы. – Не подкидывай говна! Сегодня еду на пикник, а ты бесценными замечаниями заколебал. Уймись! Вколи промедол и забудься. Хочешь, ради тебя спишу ампулу?
– Обойдусь! – парировал Маликов и лег на кушетку, не разуваясь.
Дождавшись, когда Фомин исчезнет, он взял себя в руки и переоделся. Придется терпеть и работать, ведь его никто не заменит. Через полчаса прогремел первый вызов. Наспех проверив инструментарий, Максим, прихрамывая, спустился к крыльцу, пытаясь не думать о насущных проблемах. Как и полагается, за смену он спас несколько жизней, не испытывая морального удовлетворения. Хотелось списать неудачи на тяготы судьбы, но Димка и Семыч не поймут его душевных терзаний. Апатия вгрызалась в душу как червяк в спелое яблоко.
У Димки под глазом горел смачный синяк, разрисовавший физиономию в ярких красках. Он сидел в громадных наушниках и прикусывал губы, налегая на «Байкал», нацепив черные очки, дабы не светиться перед честным народом и не компрометировать образ доброго медика. От Симыча несло чесноком и машинным маслом. По привычке он без устали тараторил, как справил юбилей тетки, где отплясывали грязные танцы, порвали гармонь, и без драки не обошлось, а он держался в сторонке и не вмешивался, налегая на горькую. От чесночного запаха Максим пытался укрыться в лобовом окне. Когда Семыч курил, дым образовывал вовсе непереносимый коктейль тухлых яиц.