Птенец и Зверюга
Шрифт:
Однажды, разбирая свой письменный стол, он наткнулся на закатившийся в угол простенький, но изящный «магендовид» с ушком, чтобы носить на цепочке. Эту шестиконечную звездочку Давида ему как-то подарила Глория, обожающая всякие побрякушки – вернее, он сам выпросил у нее на память. «Интересно, где она сейчас и что с нею?» – подумал он.
Он стал вспоминать их отношения и неожиданно понял, что в ней было все то, что последнее врямя он искал во всех своих партнершах. Более того, в сексуальный трепет его приводили исключительно женщины, внешне похожие на Глорию.
Он вспомнил ее хрупкий облик с изящными национальными
Никита узнал ее адрес и телефон у ее родных, которые к тому времени уже сидели на чемоданах, готовясь к отъезду в Штаты. Затем он написал ей прочувствованное письмо – обычный любовный бред. Как ни странно, через месяц пришел ответ. Похоже, Глория переживала не лучшие времена в процессе своей адаптации к новой жизни. Свалившиеся на нее несчастья – отсутствие денег, неопределенность дальнейшей судьбы, одиночество – удачным образом совпали с его внезапно вспыхнувшим чувством. Читая письмо, в котором Глория недоумевала, почему он вдруг вспомнил ее, и признавалась, что и он ей по-прежнему дорог и что она по нему безумно скучает, Никита плакал.
В тот же день Самолетов позвонил ей в Израиль и сказал, что он летит к ней.
К тому времени он из изящного остроумного юноши, которому женщины достаются с неимоверным трудом, наш герой превратился в грубого волосатого мужчину, которому женщины покоряются с поразительной легкостью. Она же из хрупкого худенького мальчишки превратилась в обворожительную женщину с необычайно красивой грудью, как раз такой, какую он любил еще с детства, и стойким до упрямства характером.
– Не приближайся ко мне, – сказала она, когда он появился перед ней в комнате общежития Иерусалимского университета, – Я тебя боюсь.
– А я и не приближаюсь, – сказал он, целуя ее в ушко.
– Не раздевай меня, – сказала она, – я стесняюсь.
– А я и не раздеваю, – сказал он, освобождая ее смуглые бедра от белоснежных трусиков.
– И не вздумай раздеваться сам, – сказала она.
– И в мыслях не держу, – сказал он, отбрасывая свои.
– Ты зверь, и я буду сопротивляться! – воскликнула она.
– Изо всех сил? – поинтересовался он, укладывая ее на постель.
– Изо всех, – ответила она – Только закрой дверь на ключ и прикрой получше шторы…
* * *
Несколько часов спустя молодые люди вышли в обволакивающую теплоту вечера за охраняемую ограду студенческого городка, расположенного на горе – одной из самых высоких в окрестностях. Внизу, на холмах, расчерченный светом улиц и переулков, раскинулся библейский город, до сих пор не поделенный между народами.
В одной руке Никита держал тяжелую сумку, а в другой нес ее невесомую ладонь, вернее, она, как всегда, сжимала в кулачке указательный палец его руки. Сегодня был последний день, когда Глория должна была выехать из общежития на студенческие каникулы под угрозой безжалостной администрации начислить плату за весь следующий месяц проживания.
В этот час еврейский саббат уже начался, а потому в городе не было иного способа передвижения кроме собственных ног да плюющих
В этой стране из всех своих знакомых Никита мог позвонить только Вольдемару – когда-то своему лучшему другу, красивому, но убийственно флегматичному парню. Год назад Вольдемар с матерью и старшей сестрой по туристической путевке подался к Средиземному морю, на историческую родину отца, где и остался в поисках лучшей жизни. Как молодой и очень талантливый выпускник Бауманки, специалист в области сопротивления материалов, он смог найти только одну работу, практически по специальности – грузчиком.
Никита нашел ближайший телефон-автомат с обязательной инструкцией по пользованию на русском языке рядом с арабским и ивритом и набрал телефон своего друга.
– Вовка, привет! – радостно воскликнул он, услышав в трубке рассудительное и как всегда грустное: «Алле!»
– Никита, это ты? Куда ты пропал? Приехал навестить и исчез. Я же беспокоюсь!
– Да ты понимаешь, так получилось. Я сейчас с Глорией. Она передает тебе большой привет.
– Ей тоже – большой, – с явной ревностью в голосе пробубнил Вольдемар. – А вы где?
– Да вот, понимаешь, такая незадача – мы нигде…
– В каком смысле?
– В смысле, мы на улице и ищем пристанище на сегодняшнюю ночь. Только на одну ночь, а завтра мы уедем к морю.
В трубке послышалось напряженное сопение Вольдемара.
– Да-а, – задумчиво протянул он, – и что же вы намерены делать?
– Вовка, выручай, – пошел в лобовую атаку Никита, – мы у тебя сегодня как-нибудь разместимся, а? Только на одну ночь.
Носовое сопение в трубке усилилось.
– А где же вы будете спать?
Никита представил себе маленькую двухкомнатную квартирку без прихожей, в которой каморка Вольдемара служила одновременно и гостиной, и столовой, и классом, где он давал уроки физики балбесам, поступающим в университет. Комнату, где обитали мама и сестра, Самолетов не видел, но, похоже, она была еще меньше.
– Ну, на той кровати, где я ночевал, – как можно более непринужденно, но уже без особой надежды, предложил Никита.
– Ты хочешь на ней разместиться вдвоем?
– Нет, нас тут еще пять человек с чемоданами… – начал злиться на себя, на Вольдемара и на весь мир Никита. – Конечно, вдвоем. Обещаю тишину и порядок.
Он почти физически почувствовал душевные муки человека, находящегося на том конце провода.
– Ты только пойми меня правильно, – после минутной паузы начал его бывший друг, – у меня на руках мать и сестра, и…
– И?.. – уже все понял Никита.
– … и они не поймут, если ты будешь ночевать здесь с девушкой.
Никита представил себе вечно раздраженную, измученную здешней жарой маму Вольдемара. Затем он вспомнил его давно потерявшую надежду выйти замуж очень амбициозную тридцатилетнюю сестру, не способную, а скорее и не желающую ни выучить иврит, ни найти здесь хоть какую-то работу. На секунду ему стало невыносимо жаль придавленного столь тяжкой ношей Вольдемара – умного и романтичного юношу, писавшего когда-то очаровательные грустные стихи на полях физических расчетов.