Птица и ольха: сборник молодой поэзии Челябинска
Шрифт:
(призраков инфантильного спиритизма
в резиновых сапогах {вот тут})…
Грязные патлы,
рубашка с оторванной пуговицей,
и уже менее гипотетические
попытки не спиться,
лёжа на:
полу/шикарном диване – в холле,
гамаке/песке – в сумерках,
не дотягивающих до звания ночи
– "вернись до 10.20"…
(на фото(?))
весь такой (мелан/вы)хол(ичный/енный)
и
(с пирсингом из комара над левым виском)
держу плеер на манер гавайской сигары
/капельницы…
Здание санатория,
комната в серой и дряблой коже обоев,
наклейка на холодильнике (котёнок в траве),
ты…
и уже несколько лет
меня нет…
Сказка о тумане и лунной пыли
Ветер, воющий в замочной скважине,
одиноким расскажет
новеллу о вечности… Когда оконные рамы
заполнятся снегом, как глина корнями,
сквозь их индевелую смальту
увидишь сон. Полуденных улиц асфальтом
задымился и развеялся город.
Ворон
из тумана и лунной пыли,
окутав коконом крыльев,
унесёт и бросит на площадь,
окружённую каменной крошкой
упавших колонн, травянелыми руинами
древней башни… Синее
небо в распахнутых кронах,
как раскалённые
каменные плиты городской набережной.
Ты видишь собаку…и просыпаешься…
битой мозаики разноцветными камушками…
Ещё одно утро… Помещены
в формалин иссечённые сны…
Всё как обычно, но в ванной
запотевшее зазеркалье слюды
уже не таит
ничего кроме тумана
и лунной пыли… Небо
стряхивает пепел мокрого снега
в жестянку спальных районов…
Больно,
но больно вольно
перекати-полем
по крышам,
спящим стоянкам, неоновым светом
и гудением мух по забегаловкам, речью
прохожих над булыжником
мостовых, осколком мёртвого бога
на пыльных дорогах
лета,
заросшего сорной травой… Вечно…
Неприметный
человек в фетровой шляпе
и, сплетённом из капель
дождя, сером пальто докурил сигарету,
и, отразившись в бутылочном
стекле
города
призрачным
пассажиром
на дымном крыле
ворона,
демиурга трамваев с невидящим глазом,
исчез… Под красным
умирающим солнцем
вернётся
он, чтобы закрыть глаза и этому миру…
Сказка о Сне Ноябрьском
Колёса маршрутки, как лезвия бритв
по артериям
с головой религией
ноября,
они исчезали в парах, на свет фонаря,
выдыхаемых диггерами
из распахнутых люков. Придётся пешком…
Над вечерней аллеей шёл снег…тихо…
Кто-то плакал, там, меж ветвей:
это плакал Сон…
Он
был маленький, из жёлтой клееной ваты,
старых ёлочных игрушек и пустых площадей.
а потом он говорил
и убаюкивающий его крик,
как по канату,
поднимался в небо цвета индиго.
Октябрь. Дом,
разветвлённый до масштабов планеты…
Я жил здесь всегда,
а сейчас сижу за столом
у окна,
что-то пишу.
и пальцы карагача,
как капли дождя,
стучат
по стеклу…
Но голос Сна разгоняет иллюзию,
она сузилась
и пропала –
схлопнулась кисточкой на конце хвоста
зверька,
мелькающего в сухой траве…
Снег, подобно лунной золе,
укутывает меня.
Земля
открывает корни и коридоры,
архаический ужас.
Лисы и барсуки
ведут куда-то по тёплым извилистым норам,
угощают чаем.
Дым керосиновой лампы
мотыльками
в мёрзлый грунт потолка –
вода –
в мягкий мшистый ковёр, деревянную мебель,
старинные сундуки
и карие глаза зверька – в них горящие степи…
И только в ночном,
располосованном венозной сетью ветвей,
небе
белым дымком,
покидающим лёгкие
плавильных печей,
облака,
отдалённо похожие на тебя:
тоже холодные и одинокие…
Noon
Полдень. По дороге к реке
я увидел ребёнка в белой панаме.
Жара пахнет травой,
сдавливающей бронхи песчаных троп,
исчезающих в панораме
дрожащего воздуха там, на холме.
Ни то электрический разряд, ни то дробь
проступает перед глазами светлой кирпичной стеной.
Пустынный пляж
ребёнок играет на отмели. Стаи мальков
у его ног. Я дряхлый младенец,
роющий красную сухую гуашь
земли и поедающий корни странных растеньиц.
Тысячи ящериц сливаются в судорогах ритуального танца.
мрачная песня течёт из их зашитых ртов
гулко и монотонно, корчась фалангами множества окровавленных пальцев.
Он спросил: