Птица не упадет
Шрифт:
Сразу над крутым речным обрывом он резко остановился и посмотрел вниз, а потом опустился на одно колено.
Это были не следы леопарда — другие, которые он сразу узнал. Никаких отличительных признаков: ни отсутствующего пальца, ни шрама или уродства, но наметанный глаз Марка сразу узнал форму и размер следа, особенности походки этого человека с отставленным большим пальцем, ширину шага и то впечатление осторожности, которое оставляет след с сильно вдавленным отпечатком большого пальца.
— Пунгуше, — негромко сказал Марк.
Шакал снова за работой. След двойной, он
Марк медленно двинулся по следам в сторону чащи. Каждые несколько шагов он надолго останавливался и внимательно разглядывал подлесок или приседал под нависшими ветвями и лианами, чтобы лучше видеть.
Теперь, когда он знал, что найдет, приятное возбуждение сменилось холодным гневом и сознанием опасности.
В густой тени зарослей его внимание привлекло что-то белое. Он несколько мгновений смотрел, прежде чем понял, что это: сорванная когтями терзаемого болью зверя кора, длинные рваные полосы на темном стволе. Гнев проскользнул в живот, как разворачивающая кольца змея.
Он двинулся в сторону и чуть вперед, теперь держа ружье низко, у бедра, наготове; сделал три шага и остановился.
На краю чащи — участок примятой травы, мягкая черная почва взрыта и потревожена, как будто здесь таскали туда и сюда что-то тяжелое; одинокий солнечный луч осветил красное пятнышко, которое могло быть лепестком цветка или каплей крови.
Здесь Марк услышал другой звук, звон металла о металл, звена о звено; в темной глубине зарослей трясли стальную цепь. Теперь Марк знал, где лежит зверь, и пошел в ту сторону, осторожно делая шаг за шагом, сняв ружье с предохранителя и держа его высоко, у груди.
Снова что-то белое, неестественное белое, круглое пятно на фоне темной листвы. Он застыл, глядя на него. Прошли долгие секунды, прежде чем он понял, что это — срезанный ствол, короткий, раздвоенный, толщиной в запястье девушки; срез недавний, смола еще выделяется каплями винного цвета. Марк увидел изгиб ворованной проволоки, которой цепь крепилась к срезанному стволу. Этот ствол служил якорем, он удерживал пойманное животное, не позволяя потянуть очень сильно, порвать свою плоть, но освободиться.
Цепь снова звякнула.
Леопард был в двадцати шагах от него. Марк точно знал, где зверь, но все равно не видел его; он напряженно думал, вспоминая все, что знал об этом животном, все дедовы рассказы. «Ты не увидишь его, пока он не придет, и даже когда он придет, это будет вспышка желтого света, как солнечный луч. Он не предупредит тебя рычанием, как лев. Он подойдет без единого звука и не станет вцепляться в руку или рвать плечо. Он нацелится тебе в голову. Он все знает о двуногих животных, потому что питается в основном бабуинами, поэтому знает, где у тебя голова. Он снесет тебе темя быстрей, чем ты вскрываешь яйцо за завтраком, а его задние лапы тем временем займутся твоим животом.
Ты видел, как кошка лежит на спине и лягает тебя задними лапами, когда ты чешешь ей брюхо. Леопард та же кошка, но вспорет тебе живот, как цыпленку,
Марк стоял совершенно неподвижно и ждал. Он не видел зверя, но чувствовал его, чувствовал его взгляд, который жег кожу, как лапки ползущего ядовитого насекомого, и вспомнил мраморно-белый шрам, который однажды, осоловев после виски, показал ему Шон Кортни, подняв рубашку и напрягая мышцы, так что на коже проступили все рубцы. «Леопард, — сказал Шон. — Дьявольская кошка, злее сволочи нет во всем буше».
Марк почувствовал, как ноги сами собой начинают медленное движение вспять; зашуршала листва. Он может уйти и вернуться, когда стервятники подскажут, что зверь издох или слишком слаб, чтобы быть опасным. Потом он представил себе ужас и боль зверя, и вдруг тот перестал быть зверем и стал его, Марка, животным, его подопечным, которого он обязан защищать. И Марк шагнул вперед.
Цепь снова звякнула, и показался леопард. Он метнулся (ужасный молчаливый рывок) так, что движение расплылось, только сверкнули глаза — желтый блеск ненависти, и страха, и боли. Цепь тащилась следом, звеня и цепляясь, и когда Марк последние шесть дюймов подносил ружье к плечу, он увидел капкан, который как зловещий металлический краб, висел на передней лапе. Тяжелый стальной капкан на мгновение замедлил прыжок.
Время, словно во сне, замедлилось, каждая микросекунда падала тяжело, точно капля густого масла, и Марк успел увидеть, что передняя лапа леопарда над капканом почти разорвана. Он почувствовал, как внутри все переворачивается: Марк понял, что зверь в отчаянной попытке освободиться сам перегрыз плоть и сухожилия. Теперь лапу держала только окровавленная полоска кожи, и от рывка тяжелого капкана лопнула и она.
Освободившийся леопард в страхе, ярости и боли бросился на Марка, целя в голову.
Дуло «манлихера» почти коснулось широкого плоского лба; зверь был так близко, что Марк видел его ощетиненные усы над разинутой рычащей пастью — эти усы были как травинки, скованные утренним морозом; видел желтые клыки за черными губами, изогнутый розовый язык в раскрытой пасти, и глаза. Ужасные, полные ненависти желтые глаза.
Марк выстрелил, и пуля раздробила череп, желтые глаза потрясенно мигнули, голова откинулась, изогнулась на змеиной шее, а гибкое тело потеряло всю свою грацию и легкость и неуклюже и тяжело повернулось в воздухе.
Зверь мешком рухнул к ногам Марка, и сапоги молодого человека окропили капельки алой крови; они блестели, как крошечные рубины.
Марк прикоснулся к открытому глазу, но яростный желтый свет тускнел, а веки, опушенные прекрасными длинными ресницами, не отозвались на прикосновение рефлекторным морганием. Леопард был мертв. Марк тяжело сел на камень поблизости и достал жестяной портсигар.
Рука, когда он чиркнул спичкой, дрожала так сильно, что пламя трепетало, словно крылья мотылька. Марк погасил пламя, выбросил спичку и провел ладонью по мягкой густой шерсти, янтарно-золотистой с четкими черными пятнами, словно этой шкуры коснулись пять растопыренных пальцев огненного ангела.