Птица солнца

Смит Уилбур

Хай видел, как венди рвался из жестких оков, раздирая плоть; рана в паху была грубо перевязана листьями и корой. По краям ее виднелись первые гнойные выделения, пачкающие повязку, плоть вокруг раны вздулась и затвердела. Пленник хромал, оковы насмешливо позвякивали при каждом его шаге, надсмотрщики вели его на цепи, как пленного зверя – но ошибиться было невозможно: это шел царь. Он остановился перед Ланноном и слегка склонил голову на толстой шее в сетке жил. Глаза его яростно горели, белки были дымчато-желтые в тонком кружеве кровеносных

сосудов. Он смотрел на пленивших его людей с осязаемой ненавистью.

– Ты захватил… этого большого черного зверя, Хай? – Ланнон ответил взглядом на взгляд. – Без всякой помощи, один? – Он удивленно покачал головой и повернулся к Хаю, но тот смотрел на царя венди.

– Как тебя зовут? – негромко спросил Хай, и большая круглая голова повернулась к нему. На жреца взглянули полные ярости глаза.

– Откуда у тебя язык венди?

– У меня много языков, – заверил Хай. – Кто ты?

– Манатасси, царь венди! – перевел Хай Ланнону ответ.

– Скажи ему, что он больше не царь, – выпалил Ланнон, и Манатасси в ответ улыбнулся. Улыбка у него была страшная, толстые лиловые губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы, в глазах по-прежнему пылала ненависть.

– Пятьдесят тысяч воинов венди по-прежнему называют меня царем, – ответил он.

– Царь-раб для народа рабов, – рассмеялся Ланнон и спросил: – Ну, что скажешь, Хай? Разве он не опасный враг? Разве можно позволить ему жить?

Хай оторвал взгляд от царя-раба и задумался над вопросом, стараясь рассуждать логически, но находя это трудным. У Хая возник неожиданный, но сильный собственнический интерес к Манатасси. Сила этого человека, его самообладание, проявленное им воинское искусство вместе с хитростью, умом и странной дымящейся глубиной глаз произвели на Хая впечатление. Хай мог взять его себе, даже перед Ланноном он мог заявить право на пленника, и ему очень хотелось это сделать, потому что он чувствовал тут большие возможности. Взять этого человека и выучить, сделать цивилизованным – что из него выйдет? Он почувствовал возбуждение при этой мысли.

– Думаю, нет, – ответил себе Ланнон. – Как только я увидел его на вершине холма, я понял, что он опасен. Смертельно опасен. Не думаю, что мы можем даровать ему жизнь, Хай. Из него получится прекрасный вестник богам. Посвятим его Баалу и пошлем как вестника в знак благодарности за исход кампании.

– Мой господин, – Хай говорил негромко, чтобы слышал только Ланнон. – Этот человек мне небезразличен. Я чувствую, что могу просветить его, показать ему истинных богов. Он молод, мой господин, я поработаю над ним, а когда он будет готов, мы вернем Манатасси его народу.

– Птицы выклевали твой мозг? – Ланнон изумленно взглянул на Хая. – Зачем возвращать его венди, если мы потратили столько сил, чтобы захватить его?

– Мы смогли бы сделать его союзником, – Хай отчаянно старался объяснить свою мысль. – Благодаря ему мы могли бы заключить договор с племенами – он послужил бы безопасности наших

северных границ.

– Договор с варварами! – Теперь Ланнон рассердился. – Что за вздор? Говоришь, безопасность северных границ? Одно и только одно обезопасит наши северные границы – острый меч в сильной руке.

– Мой господин, выслушай меня.

– Нет, Хай. С меня хватит. Он должен умереть – и вскоре. – Ланнон встал. – Сегодня на закате. Подготовь его к отправке. – И Ланнон ушел.

– Распустить легион, – приказал Хай командирам и кивнул надсмотрщикам, чтобы увели пленника. Но Манатасси сделал шаг вперед, таща за собой на цепях двух человек.

– Высокорожденный! – обратился Манатасси к Хаю. Тот удивленно обернулся. Он не ожидал такого уважительного обращения.

– Что?

– Смерть? – спросил Манатасси, и Хай кивнул.

– Смерть, – признал он.

– Но ты защищал меня? – снова спросил Манатасси, и Хай снова кивнул.

– Почему? – настаивал царь-раб.

Хай не смог ответить. Он устало и недоуменно развел руками.

– Уже дважды, – сказал царь-раб. – Вначале ты отвернул от меня лезвие, которое несло мне смерть, а теперь вступился за меня. Почему?

– Не знаю. Не могу объяснить.

– Ты чувствуешь связь между нами, – объявил Манатасси, и голос его стал низким и вкрадчивым. – Связь духа. Ты чувствуешь ее.

– Нет. – Хай покачал головой и поспешно вышел из палатки. Большую часть дня он работал над свитками, увековечивая ход кампании, описывая пожар города и битву у брода, перечисляя боевые награды и количество взятых рабов, добычу и славу, но не мог заставить себя написать о Манатасси. Этот человек скоро умрет, пусть умрет и память о нем, пусть не тревожит она живущих. В памяти Хая всплыли оброненные Ланноном слова – «черный зверь», так он назвал плененного царя.

В полдень жрец обедал с Бакмором и другими молодыми военачальниками, но его настроение оказалось заразительно, и обед прошел неудачно, разговоры велись сдержанно и натянуто. Затем Хай провел час со своими помощниками и квартирмейстерами, занимаясь делами легиона, потом упражнялся с топором, пока пот не побежал по его телу ручьями. Он отскреб себя от грязи, умастил маслом, облачился в чистые одежды для жертвоприношения и пошел к палатке Ланнона. Ланнон совещался со своими советниками и чиновниками, рассевшимися вокруг него на подушках и шкурах. Ланнон поднял голову, улыбнулся и подозвал Хая.

– Выпей со мной, Хай. Пройдет немало дней, прежде чем мы сможем распить другую чашу – завтра на рассвете я тебя покидаю.

– Почему, мой господин?

– Спешно возвращаюсь в Опет. Предоставляю тебе наилучшим образом распорядиться рабами и скотом.

Они выпили вместе, обмениваясь бессвязными для стороннего слушателя репликами старых друзей. При этом Хай все время подводил разговор к судьбе Манатасси, а Ланнон искусно переводил его на другое. Наконец Хай в отчаянии сказал напрямик: