Птица войны
Шрифт:
Впрочем, необычным для него тут было слишком многое. Он и не подозревал, например, что поселение маори может иметь такую геометрически четкую планировку. В деревне ваикато было, как на глазок прикинул Генри, не менее шести — восьми десятков домов, и на каждой улице они стояли строго по нитке. Бревенчатые прямоугольные хижины с двускатными крышами, крытыми травой и пальмовыми листьями… Красиво. Правда, света внутри, видимо, в них было маловато — закрытый циновкой вход был мал, а единственное окошко узко, как щель. Генри обратил внимание, что во всех домах окно обращено на восток, но поразмыслить, отчего это так, не успел: внимание
У Генри шея заболела — вертеть головой приходилось на каждом шагу. И прежде всего из-за обилия великолепной резьбы, которая была всюду — на стенах домов, на коньках крыш, на амбарах, на странных, неизвестно зачем врытых столбах.
Причудливые орнаменты из дерева были изящны, но воображение поражали не они, а химерические страшилища, вырезанные на опорных столбах хижин. Проходя мимо, Генри с трудом отрывал взгляд от уродливых рож получеловеков с белыми ракушками вместо глаз. Забывшись, он даже остановился возле одного из домов.
С тем же чувством жадного удивления он взглянул и на многолюдную толпу, собравшуюся на травянистой площади перед очень крупным строением, снизу до верху облепленным резьбой. Появление пленного пакеха было встречено ликованием. Генри подумал, что, должно быть, здесь, на площади, и состоится судилище, которое решит его судьбу. К своей догадке он отнесся почти равнодушно, словно дело шло о постороннем. Взгляд его по инерции перебежал с толпы на затейливое строение, задержался на коньке крыши, соскользнул на деревянную фигуру над входом и снова упал на возбужденные лица.
«Вождя среди них, кажется, нет. Где же он? Наверное, ждет меня в этом храме, — сказал себе Генри, все еще чувствуя себя случайным зрителем, не имеющим касательства к происходящему на сцене. — Надо будет спросить у Тауранги, что значит этот деревянный уродец над дверью…»
И тут мозг юноши обожгла беспощадно ясная мысль. Ничего он больше не спросит, потому что его сейчас убьют. Все поплыло перед глазами Генри, глухими и невнятными стали звуки голосов. Он зажмурился, а когда открыл глаза, все предстало совсем иначе, гораздо отчетливее, раздельнее и острее. Каждая мелочь внезапно приобрела особо значительный, нехороший смысл. Он понял теперь, что уродливый идол, кривлявшийся на стене храма, — это кровожадное божество, которому здесь, на шелковистой траве, ваикато приносят человеческие жертвы. И толпа вдруг перестала быть для него экзотически пестрой, но безликой массой. Теперь в сознании отпечатывалось каждое из множества лиц, и на них, таких непохожих, молодых и красивых, безобразных и старых, на всех лицах Генри с ужасом читал злорадную радость и жажду убийства.
Тириапуре дал знак остановиться, когда Генри пересек уже больше половины площади. Конвой распался: воины, сопровождавшие пленного, разбрелись, слившись с нетерпеливо шевелящейся массой. Сдержанный гул наполнял маленькую площадь,
Сейчас Генри хотелось только одного — поскорее бы кончилась мучительная неопределенность. И когда циновка, заменявшая дверь в здании-храме, откинулась и на пороге показалась толстая, пышно разряженная фигура, он облегченно перевел дух. Ждать больше не надо, сейчас все решится. Впившись взглядом в лицо предводителя ваикато, он надеялся найти в нем признаки благородства и доброты.
Но даже самое горячее желание не помогло Генри увидеть в лице Хеухеу-о-Мати того, чего в нем не было и в помине. Тяжелые складки щек, нависшие над подбородком, резкие морщины у поджатого рта, маленькие заплывшие глазки… Это был просто тучный, потрепанный жизнью старик с дурными наклонностями и крутым нравом. Об этом можно было судить по тому, как испуганно жались под его сонным взглядом жители деревни, и еще по тому, с какой угодливостью ответил подбежавший Тириапуре на вопрос, который вполголоса обронил Хеухеу-о-Мати.
Генри догадался, что старый вождь спрашивал о нем, потому что, выслушав Тириапуре, Хеухеу-о-Мати колыхнул щеками и исподлобья посмотрел в лицо пленного пакеха. Юноша выпрямился. Призвав на помощь самообладание, он твердо встретил взгляд вождя и почти физически ощутил его свинцовую тяжесть. Нехотя отвернувшись, Хеухеу пальцем подозвал Тириапуре и что-то пробормотал. Тот обрадованно кивнул и нырнул в толпу. Через некоторое время послышались возмущенные голоса, и цепь распалась, вытолкнув в круг немолодого маори в грязной набедренной повязке. Затравленно озираясь, он сделал несколько шагов к центру площади. Его изможденное лицо выражало покорность и страх.
Хеухеу-о-Мати сделал ему знак подойти. Нерешительно, будто приближаясь к краю пропасти, маориец двинулся к вождю. Когда дистанция между ними сократилась до трех ярдов, Хеухеу-о-Мати поднял руку. Человек остановился.
— Теурекарепа, раб, отвечай: это ты две ночи назад сторожил моих свиней?
Генри поразился голосу вождя, визгливому и тонкому, как у женщины.
Раб молчал, склонив голову. Его худые плечи вздрагивали.
Внезапно Генри понял, что сейчас произойдет нечто отвратительное.
— Ты не уберег мое добро! Лучшая свинья упала в овраг и издохла по твоей вине…
Визг Хеухеу-о-Мати буравом ввинчивался в мозг. Чувствуя странное оцепенение, Генри широко открытыми глазами смотрел на вождя, который принялся быстро вращать над головой коротенькую каменную палицу. И вдруг с необычайной для своей туши легкостью Хеухеу прыгнул вперед и с размаху опустил оружие на опущенную голову. Раздался тупой стук, толпа радостно взревела. Раб, будто кланяясь, ткнулся носом в колени и завалился набок. Темно-красный ручеек, ширясь, пополз к ногам вождя, заставив его отступить на шаг.
Генри закрыл глаза, его тошнило.
— Как зовут тебя, молодой пакеха? Кто ты? — издалека донесся голос Хеухеу-о-Мати.
С усилием разжав веки, Генри увидел, что вождь, поигрывая палицей, в упор смотрит на него. «Надо ответить… Скорей ответить… Иначе будет поздно», — прыгало в мозгу у Генри, но язык не повиновался.
«Боже, какой я трус!» — с ужасом подумал Генри, замечая, что презрительная, понимающая ухмылка покривила губы жирного старика. Глотнув воздух, Генри хрипло выдавил: