Птица войны
Шрифт:
Скрежет ключа в замке заставил Парирау испуганно съежиться. Всякий раз, когда Эдвуд отпирал комнату, она со страхом ждала, что следом за ним в комнату ворвутся вооруженные солдаты. Как и Тауранги, она не могла поверить, что этот широкоплечий седеющий пакеха может быть другом маори.
Когда из-за плеча доктора выглянуло бледное лицо Хенаре, девушка тихонько ойкнула и, вскочив с тюфяка, прижала руки к груди. Нервное напряжение последних дней сказывалось: в глазах Парирау сверкнули слезы, губы задрожали.
Генри был взволнован не меньше:
Вильям Эдвуд деликатно отвернулся и присел на корточки у изголовья Тауранги.
— Спросите у него, мистер Гривс, не пробовал ли он в мое отсутствие вставать? — проговорил доктор. Его взгляд был прикован к свежей ссадине на локте Тауранги. Утром ее не было.
Продолжая ласково теребить гладкие смоляные пряди, рассыпавшиеся у него на груди, Генри перевел вопрос. Лицо Тауранги осталось безучастным, зато Парирау рывком подняла голову.
Эдвуд терпеливо ждал, продолжая разглядывать руку Тауранги. Генри нахмурился и строго заглянул в лицо Парирау. Ее продолговатые глаза смотрели жалобно. С мокрых ресниц сорвалась и быстро проскользнула вдоль переносицы блестящая капелька. Но во взгляде Хенаре был приказ.
— Тауранги хотел убежать… — по губам прочитал он беззвучный шепот девушки.
Складка на лбу Генри стала глубже. Отстранив Парирау, он пересек комнату и опустился на тюфяк. Не дождавшись ответа, доктор Эдвуд подошел к окну, отогнул край циновки и принялся внимательно рассматривать двор.
— Тауранги, друг! Еще три-четыре дня — и ты будешь здоров, — вполголоса заговорил Генри, с досадой замечая, что сын Те Нгаро по-прежнему не намерен отзываться на его слова. — Этот человек спас нашу жизнь, он любит маори и ненавидит королеву пакеха. Следуй его советам, друг, они благожелательны и мудры.
Наконец-то Тауранги хоть как-то отреагировал: покосился на Генри, сжал губы. Но почему он молчит?
— Почему ты молчишь, друг? Может, боль в голове мешает тебе говорить? — с подчеркнутым участием спросил Генри.
Он знал, что боль сейчас ни при чем, но надо же его как-то расшевелить. Маорийцы самолюбивы, скрывать страдания для них — дело чести. Вряд ли сын Те Нгаро не клюнет на эту удочку.
В самом деле, Тауранги не выдержал.
— Уходи, Хенаре, — сказал он с открытой неприязнью. — Я не верю ни тебе, ни твоему доброму пакеха. Не знаю, зачем ты спасал меня. Я не просил тебя об этом. Ветка, сорванная с куста, долго не живет. Ты насильно сделал меня предателем, и это хуже, чем смерть. Эх! Ты все-таки обманул нгати… Уходи!..
Генри закусил губу. Вот как!.. Значит, вместо благодарности — упреки, обвинение. Это после всего, что ему пришлось перенести. И не ради себя — ради спасения человека, которого он считает лучшим другом…
Медленно, очень медленно поднялся Генри с пыльного тюфяка. Встретив внимательный взгляд доктора, он опустил глаза и глухо пробормотал:
— Он
— Хорошо, сейчас мы уйдем, — спокойно отозвался Эдвуд. — Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Поэтому, Генри, прежде чем оставить их одних, я хотел бы, чтобы вы перевели ему кое-что.
Вильям Эдвуд подергал себя за бородку и поднял глаза к потолку.
— Скажите ему, что сейчас он слаб и не страшен врагу. Если он хочет быть полезным своей родине, ему придется полежать еще недельку-другую — не дольше. Скажите, что война только разгорается и что часть нгати все-таки прорвалась в долину. Сегодня утром я услышал, как об этом говорили работники.
— Неужели? — Генри был не на шутку удивлен. — Почему же вы мне…
— Потому что говорю, как правило, только то, что знаю наверняка, — сердито перебил его ботаник. — Переводите же, сэр!
Когда юноша закончил перевод, в комнате на несколько секунд наступило молчание. Потом за спиной Генри раздался странный звук, одинаково похожий на сдавленный смех и на плач. Он не успел оглянуться: Парирау обхватила руками его шею и, прижавшись телом, захлебнулась истерическим смехом. Опомнившись, она отпустила Генри и с испугом глянула на Эдвуда. Но на нее уже не смотрели: оба англичанина не сводили глаз с побледневшего лица Тауранги, который приподнялся на локтях и силился что-то сказать.
Но вот он опять опустил голову на матрац и закрыл глаза.
— Идемте!.. — шепнул ботаник. Достав из кармана ключ, он легонько подтолкнул Генри к выходу.
— Я еще приду сегодня… — успел бросить притихшей девушке Генри Гривс, скрываясь за дверью.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
в которой на сцену снова выступает земельный комиссар
Если не возражаете, я открою окно, — сказал Эдвуд.
— Ради бога, сэр…
Генри подсунул подушку под локоть и повернулся на бок. После визита к Тауранги он опять вынужден был лечь в постель. Вялость во всем теле, легкое головокружение — видно, не так уж он и окреп, чтобы разгуливать подолгу.
Закрепив на крючке раму, Эдвуд уселся на подоконник и принялся заряжать табаком маленькую закопченную трубку. Генри лежал с закрытыми глазами, с удовольствием втягивая в себя запахи двора. Пахло овчинами, конюшней, прелыми волокнами льна — совсем как дома, то есть не дома — на ферме отца. Может ли он считать ферму у трех холмов своим домом, это еще вопрос. Если старик побоится спрятать у себя двух мятежных нгати, у Сайруса Гривса больше не будет сына. Генри останется с ними, это решено.
— Признайтесь, Генри, вы ужасно разобижены… — проговорил доктор Эдвуд и, чиркнув спичкой по стеклу, поднес к трубке стелющийся от ветерка огонек. — Только скажу вам, сэр, откровенно… — Он сделал несколько коротких затяжек. — Если — вы… пуфф-пуфф… намерены сердиться на своего друга… пуфф-пуфф… я не буду вас уважать…