Птица войны
Шрифт:
Трубка, наконец, раскурилась. Ботаник выпустил из усов белесое облачко и прислонился спиной к косяку. Его глаза иронически щурились.
Генри почувствовал себя задетым.
— Странно… — Он дернул плечом и с вызовом посмотрел на Эдвуда. — А разве вас, доктор, не оскорбляет несправедливость? Тауранги назвал меня… Впрочем, я вам уже рассказывал… Неужели вы, сэр, считаете, что он прав?
Ботаник сделал неопределенный жест, но ничего не ответил — опять занялся трубкой. Генри почувствовал, как к щекам приливает кровь. Что значит молчание доктора Эдвуда?..
— Значит, сэр, по-вашему, я предатель? — запальчиво воскликнул он. Губы юноши дрожали.
Эдвуд рассмеялся и тряхнул кудлатой
— Что вы!.. Напротив, дорогой мистер Гривс, вы человек честный и благородный. И на самопожертвование вы способны, а это уже редкость… Но скажите откровенно, как на исповеди: вы не жалеете, что так основательно связались с маорийцами? Что стали свидетелем, нет — даже участником всех этих кровавых событий?
Только секунда понадобилась Генри для раздумий.
— Нет! — твердо произнес он. — Нгати были правы, и я мог быть только с ними. Но ведь они погибли бессмысленно, доктор! Столько жизней… дети… И все напрасно… Это же безумие — воевать с Британской империей, надо искать другие способы выжить… Любой другой! Эта война — не война, это истребление… Сегодня нгати, завтра — нгапухи, рарава, затем все остальные… Разве я мог допустить, чтобы Тауранги и Парирау погибли? Разве вы, сэр, будь вы на моем месте, не стали бы их спасать? Не стали?!
Генри уткнулся лицом в подушку. Никогда еще не испытывал он такого острого приступа тоски и отчаяния, как сейчас. Неблагодарность Тауранги осквернила то, что он считал самым святым — самопожертвование во имя дружбы. Где же справедливость в этом мире?
— Послушайте, Генри, — донесся до его слуха голос Вильяма Эдвуда. — Напрасно терзаетесь: вы были правы, когда решили спасти своих друзей. Вы сделали то, что подсказывал рассудок… И не только разум, но и чувства человеческого долга, любви, сострадания… Но, дорогой мой юноша, ваша правда — правда только для вас. Для вашего же друга она — звук пустой, он не может ее принять, потому что Тауранги действительно неотделим от своего народа. Ваш разум европейца сказал вам: спаси хотя бы две жизни. А сын Те Нгаро живет другим: борьбой, ненавистью к захватчикам, преданностью интересам племени, родной земли. Не правда рассудка, а правда страсти руководит его поступками… Не сердитесь на него, Генри… И простите меня, если я обидел вас чем-то…
Эдвуд умолк, выколотил потухшую трубку и, спрыгнув с подоконника, сел на краешек кровати. Тяжелая рука ботаника опустилась на плечо Генри.
— А что касается бессмысленности сопротивления, — задумчиво продолжил Эдвуд, — тут вы, пожалуй, в корне неправы. Во-первых, я не думаю, что нашей королеве так уж и легко удастся прибрать к рукам всю Новую Зеландию. Нгати — маленькое племя, и то какие хлопоты… А ведь сколько на новозеландских островах по-настоящему могучих племен… Помяните мое слово, большая война впереди. А во-вторых… Мне довелось побывать на разных островах Океании. Видел я народности и племена, которые смирились перед нашей короной. И что ж? Вымирают, чахнут. А в Австралии, где на туземцев, как на лис, охотятся? А облавы на Тасмании, где скоро вообще не останется ни одного аборигена? Это лучше? Нет, дорогой юноша, хуже. И если нгати погибали на ваших глазах, так только потому, что для них борьба — единственный шанс выжить. Я, признаться, крепко верю в маорийцев, и Англия, право, должна обломать об них зубы… Дай-то бог…
Последние фразы доктор проговорил с нескрываемым ожесточением. Не отрывая головы от подушки, Генри с удивлением косил глазом на ботаника: он знал, что мистер Эдвуд симпатизирут маорийцам, но чтобы заявлять такое…
— Простите, сэр, — не выдержал Генри, приподнимаясь на локте. — Предположим, Англия потерпит поражение, хотя я в это и не верю. Что будет с Новой Зеландией… самостоятельной?
— Гм… —
Генри поежился и вздохнул.
— Что же хорошего в этом, сэр? — кисло пробормотал он. — Цивилизация… И будет у них то, что у нас в Манчестере. Разве о таком стоит мечтать? Жили бы своей естественной жизнью, занимались бы…
Генри не договорил. Лицо его вдруг поскучнело.
— Вы не читали Руссо? — с насмешливой улыбкой спросил ботаник. — Нет? Однако ваши взгляды в чем-то похожи на его мечту о возвращении к «естественному» человеку. Впрочем, жизнь, кажется, кое в чем переубедила вас, сэр, не так ли? Вы сами рассказывали о своих попытках проповедовать идеи равенства. И вас, кажется, за это чуть живьем не съели. Я не ошибаюсь?
Мистер Эдвуд вел себя не по-джентльменски: он смотрел на Генри в упор и ждал ответа. Юноша хмуро молчал.
— Перед отъездом из Англии, — продолжил доктор, задумчиво теребя бородку, — я познакомился с книгой одного нашего соотечественника… Роберт Оуэн, не слышали?.. Так вот, очень умная и глубокая книга. Со многим в ней я согласен. Нам самим нужно разумное и справедливое общество… Общество равных, духовно богатых, красивых людей. Цивилизованное человечество стало достаточно мудрым, чтобы понять свое несовершенство и без насилия и крови переделать жизнь… Тогда, быть может, мы и вправе будем учить туземцев… Вы согласны со мной, сэр?..
— Да, я согласен, — сухо обронил Генри. Он уже раскаивался в том, что посвятил доктора в подробности своей жизни среди маори.
Видя, что Генри поморщился и закрыл глаза, ботаник озабоченно склонился над ним.
— Послушайте, Генри, я утомил вас? Да-да… Постарайтесь уснуть. Под вечер я загляну к вам. Отдыхайте…
Доктор встал, щелкнул по трубке пальцем и вышел, плотно прикрыв дверь. К себе он направился не сразу — постоял на крыльце, потом заглянул в кладовку, где прокопался часа полтора. Отведя душу с гербариями, Эдвуд пришел к мысли, что неплохо было бы побродить до обеда в роще: как-никак, а бездельничает он уже третий день. Удостоверившись, что с его подопечными ничего не случилось — Тауранги мирно спал, а Парирау листала пухлый ботанический справочник, — Вильям Эдвуд снова запер дверь комнаты, прихватил плоский ящичек для растений и направился к воротам миссии, за которыми шагах в двадцати зеленела стена кряжистых тисов. Стоило ему войти в рощу, как он тотчас забыл обо всем, что не касается новозеландской флоры. Рана Тауранги, споры с юным Гривсом, мысль о будущем человечества на время отступили на задний план.
Этого, однако, нельзя было сказать о Генри. Оставшись в одиночестве, он еще довольно долго ворошил свои большие и маленькие обиды. Но послеполуденная тишина, окутавшая дом досточтимого Бэрча, убаюкала и Генри.
Жара шла на убыль, когда в ворота миссионерской станции Бэрча въехали три запыленных всадника. Завидя их, Парирау, которая от скуки разглядывала сонный двор сквозь дыру в занавеске, испуганно метнулась к постели Тауранги. Но разбудить его не решилась, вернулась к окну. В сильном волнении девушка припала к стеклу и стояла, не шелохнувшись, пока прибывшие пакеха, радушно встреченные хозяином, не расседлали лошадей и не проследовали в дом.