Птицеед

Здесь солнца нет.

Во тьме скользят лишь только

сова ночная, с нею вместе птица, что вещим

вороном судьбы зовется…

И, показав мне этот жуткий край,

они сказали:

Здесь в глухое время ночи

отродья тьмы и легионы змей,

раздутых

жаб, чудовищных ежей…

такой ужасный крик во тьму извергнут,

что, услыхав его,

любой из смертных

сойдет с ума иль мертвым упадет.

Поведав это всё,

они пообещали, связав меня

здесь к тису пригвоздить. И бросить умирать

столь злой, презренной

и жалкой смертью…

У. Шекспир. «Тит Андроник» [1].

— Гадость какая! — Рево скривил морщинистое, неприятное лицо, отставляя в сторону только что опустевшую, девятую по счету рюмку. Язык у него уже заплетался. — Водка — это дрянь. Только россы ее могут пить.

Калеви, сидевший напротив лучшего друга и коллеги, съежился и его плешивая голова под белым париком тут же вспотела. «Берёза» была росским заведением, здесь подавали росский алкоголь и еду, сюда приходили россы, они сидели за столами, ужинали, веселились и… было довольно необдуманно хаять их любимый напиток. Все равно, что залезть в гнилую нору к спящему жеребёнку, тыкать его в бок острой палкой и ожидать, что выберешься обратно целым.

Дери Рево совы, если он из-за выпитого не понимает таких элементарных вещей!

Калеви Той был от природы робким, нерешительным человеком, который не терпел конфликты. За всю долгую жизнь невысокий толстоватый ботаник ни разу не дрался и не хотел получать новый опыт в шестьдесят. Пусть россы люди внешне холодные и суровые, но внутри у них ещё то пламя… Так что Калеви опасливо посмотрел по сторонам, блеснув пенсне. Но из-за гомона и смеха слова Рево расслышали только за их столом.

— Ты как наберешься, тебе сразу свет не мил, — проворчал сидевший напротив Танбаум — тощий, рыжеватый, с аккуратными усиками над толстой, растрескавшейся губой. Он был занудой и педантом. Все делал обстоятельно, с оглядкой, никуда не спеша, чем часто раздражал Калеви во время работы. — И это вишневая настойка на водке, а не водка. Будь точен к формулировкам.

Рево фыркнул с презрением и собрал разбегающиеся глаза:

— Слишком сладко. И крепко. Надо было идти в «Морскую деву», там хороший ром. А, Калеви?

Калеви осторожно пригубил из кружки уже порядком нагревшегося пива. Оставалось больше половины, он мучал его слишком долго, терзаясь сразу от нескольких эмоций: обиды, разочарования и апатичной усталой грусти.

Было с чего.

Утро обещало прекрасный день. Он ждал его двенадцать лет и, отправившись в университет Айбенцвайга, оделся подобающим образом: напудренный парик, треуголка, кюлоты[1], белые чулки, новые даже не поцарапанные блестящие ботинки, камзол с бархатной вышивкой. Все в коричневых тонах. Не броско, не вызывающе, но прилично и аккуратно. То, что требовалось для столь подобающего момента.

Его начальник,

старший их лаборатории, профессор Кнейст, оставил должность по состоянию преклонного возраста и Калеви сегодня должен был получить освободившееся место. Потому что он тяжело работал, писал достойные монографии, читал лекции, почти вывел устойчивый к холодным ветрам восточных Каскадов новый сорт солнцесвета и… был достоин.

Как никто другой.

Калеви ждали: уважение, весомая прибавка к жалованью, хорошее выходное пособие, больше времени на преподавание, науку и самое главное — больше денег на его важные для всего государства исследования. Он единственный человек во всем Айурэ, кто собирался представить миру первое за сто лет важное открытие, связанное с солнцесветами. Для этого нужны были лишь деньги, да время. И теперь у него этого будет достаточно.

Но в университете его встречали неожиданные, тёмные и совершенно несправедливые вести.

Учёный совет Айбенцвайга, вся Большая ложа, при одобрении наблюдателя городского магистрата и уважаемых мастеров-попечителей лорда-командующего, ко всеобщему удивлению (читай — удивлению Калеви) назначили на должность Аврелия Пноба, доцента из команды профессора Кнейста.

Калеви, узнав новость, полдня ходил совершенно потерянный. Словно его сбросили со скалы в ледяные воды. Словно отдали жизнь в руки Вожаку Облаков и тот, выпив ее, спрятал в свою волшебную шкатулку, на самое дно, а ключ скормил Птицам.

Полное опустошение.

Отойдя от потрясения, Калеви все же признал, что Пноб — достойный выбор. Признал не как человек, а как учёный. Отрешившись от эмоций.

Работящий, умный, написавший в свои неполные сорок уже пять монографий, хорошо знавший поля Каскадов и их особенности, солнцесветы, Зеркало, правила посева и сбора урожая. Вполне достойная кандидатура, если бы… не было Калеви.

Скорее всего, причиной выбора учёного совета стала робость и нерешительность Калеви. Жена часто пеняла ему на это. Что быть начальником не просто и если хочешь чего-то достичь на старости лет, то надо показать себя. Быть, как Аврелий Пноб — весёлым, дружелюбным, легко заводящим знакомства.

Но у Калеви не получилось. Его интересовала только наука, а не общение с мешавшими работе людьми. И вот, результат. Все его невысказанные амбиции растоптаны.

Разумеется, он, как и другие его коллеги, поздравил Пноба. Даже смог выдавить из себя улыбку и проблеять нечто одобряюще-восхищенное, хотя на душе Птицы клевали. Аж сердце кровоточило.

А теперь они праздновали. Пноб пригласил их в Талицу, привел в «Берёзу», кормил и поил. Он сидел напротив Калеви — раскрасневшийся, весёлый, хохотавший над любой шуткой и травящий смешные байки. На две головы выше их всех, с широкими плечами и крепкими руками, гудел шмелем и колотил кулаком по столу так, что кружки, рюмки, да тарелки подпрыгивали, испуганно дребезжа.

Калеви слышал разговоры в университете. Мол, в молодости Пноб интересовался отнюдь не лепестками, да стебельками, а носил алый мундир. Служил в одной из гренадерских рот лорда-командующего и, вроде бы, даже участвовал в нескольких рейдах за Шельф, уничтожал ульи, истоптав немало троп Ила.

Калеви охотно бы поверил этим слухам. Уж про гренадерскую роту точно — благодаря росту Пноб вполне заслуживал почетного места в рядах славных «Рослых парней»[2] его милости. Но… во всем остальном Пноб не походил на солдафона или отчаянного малого. Да. Крупный. И кулаки большие. Но, по мнению Калеви все, кто держал в руках ружья, орудовал штыком и махал шпагой, довольно тупые люди. Не ученые. А Пноб глупцом, приходиться это признать, не был.