Птицеферма
Шрифт:
Прохожу к нужному столу, переступаю через скамью и сажусь на оставленное мне место. Пересмешник улыбается мне, тоже чуть кривовато, но его улыбка не идет ни в какое сравнение с улыбкой Момота. От нее не возникает желания помыться — на нее хочется ответить своей.
— Привет опоздавшим, — тихо, только для меня.
— Врешь, — огрызаюсь, почти что весело. — Я успела.
Пересмешник тут же замечает перемену в моем вечно хмуром настроении, приподнимает бровь, без слов спрашивая, что произошло. Но я только пожимаю
Мне передают тарелку с похлебкой. Она неаппетитна ни на вид, ни на запах, но мои мысли слишком далеко, чтобы я обращала на это внимание. И я немедленно зачерпываю полную ложку. Впрочем, и вкуса толком не чувствую.
Пытаюсь вспомнить все свои видения. Вызываю перед мысленным взором все «кадры», «сцены» с Ником, Николасом Валентайном — как же здорово знать имена. Пересмешник похож на него: тот же рост, то же телосложение. А самое главное — при его прикосновениях у меня возникают схожие ощущения.
Или я просто вижу то, что хочу видеть?
И тут вспоминаю…
Откладываю ложку.
— Дай мне руку, — прошу шепотом.
Неловкое движение головой — и прядь светлых волос падает на лицо; мужчина быстро и привычно заправляет ее за ухо. В глазах Пересмешника — непонимание. Тем не менее вопросов мужчина не задает, молча протягивает мне правую руку ладонью вверх. Впиваюсь в нее взглядом.
Шрамов нет.
Я хорошо помню ожог на руке из первых видений. У Ника должен был остаться шрам на мизинце и безымянном пальце. У Пересмешника — ничего.
Может, я перепутала руки? Вывод уже очевиден, но я все еще хватаюсь за призрачную надежду.
— А вторую? — выдавливаю из себя подобие улыбки, хотя скулы сводит от напряжения.
Взгляд Пересмешника из удивленного становится заинтересованным — предмету моих исследований любопытно.
— Ты хиромантией увлекаешься? — усмехается.
— Вроде того, — бормочу. Внутри настолько волнуюсь, что в голову не приходит ни одного более-менее правдоподобного объяснения.
Левая ладонь.
Шрамов нет.
Прикрываю глаза. Разочарование настолько сильное и болезненное, что мне хочется кричать. Просто похож…
— Ты чего? — Пересмешник наклоняется ко мне, заглядывая в лицо. — Не видать мне сундука золота и прекрасной русалки? — шутит; улыбается, но глаза серьезные.
— Русалки уж точно, — отвечаю ему в тон, ясно давая понять, что объяснений не последует.
Не он, не он, не он…
Похлебка окончательно теряет вкус.
— Вечером увидимся?
Вскидываю голову.
— За ужином. Конечно, — отвечаю, не совсем понимая вопрос. Ведь Пересмешник сам сказал, что планирует отоспаться перед испытаниями.
Качает головой.
— После ужина. Прогуляемся поблизости?
«Поблизости» — это намек, что приглашает не к реке в поисках шпионов?
—
Не хочу давать никаких обещаний, мне нужно подумать.
К счастью, Пересмешник и не настаивает.
Продолжаю есть безвкусную жижу с кусочками плавающих в ней криво нарезанных овощей. В моей голове одна мысль сбивает другую. Они путаются между собой и в итоге, вообще, образуют спутанный клубок; яркая в нем только одна нить — умирать, как была готова еще вчера, я теперь категорически не согласна.
За ужином дальше приветствия мы с Пересмешником не заходим.
Он устал после дня на руднике, я — после огорода. А бесконечное выстраивание логических цепочек в своей голове вымотало меня окончательно.
Для себя я решила лишь одно: мне нужно выжить и выяснить все до конца. Только как это сделать, если Момот не откажется от своих планов и выберет после завтрашней победы меня, еще не определилась. Думай, Николс, думай…
После ужина ухожу к себе. Как-никак, это последняя ночь, которую я по позволению Главы могу провести в одиночестве.
Мне нужно ещё подумать, нужно разобраться, попробовать вспомнить. Но завтра в эту же комнату завалится Момот и предъявит на меня свои права. И если раньше я, может, смогла бы смириться и стерпеть, то теперь, после всего того, что вспомнила, точно не сумею.
Сбежать?
Куда? Попытаться добраться до лагеря Цветов? Говорят, они к нам ближе всех, хотя и идти до них много дней. Если верить слухам, никто не доходил. Или слухи, опять же, распустил Филин, чтобы удержать покорных овец на своем пастбище?
С другой стороны, у нас «цветы» тоже не появлялись. Значит, мы действительно далеко друг от друга.
Можно было бы попробовать рискнуть, выбрав такую смерть вместо измывательств Момота или взамен повешению на суку. Но как быть с тем, что таинственный люк поблизости от Птицефермы? Нет, уходить мне нельзя…
— Эй, Джульетта! Выйди на балкон! — хаотичное кружение мыслей прерывает уже хорошо знакомый голос снаружи.
Автоматически улыбаюсь — кем бы Пересмешник ни был, мне на самом деле приятно общение с ним.
Встаю и свешиваюсь через подоконник.
— Не так я представляла своего Ромео, — язвлю.
— Берите, дамочка, что дают, — незваный гость под моим окном корчит гримасу. — Посторонись.
Слушаюсь, скорее, от удивления, чем осознанно. Отступаю, а он хватается за край подоконника, подтягивается и уже через две секунды восседает на нем с видом победителя драконов.
— Вообще-то, есть дверь, — напоминаю.
— Ты могла бы мне не открыть.
Неправда. Ему бы открыла. Пересмешник мне не враг, и даже если бы я решила выпроводить его восвояси, то все равно открыла бы и сообщила ему о своем нежелании разговаривать в лицо.