Птицелов

Остапенко Юлия Владимировна

На мгновение Марвин ощутил дикое, невыносимое облегчение… а потом понял.

— Ойрек… убил её? — потрясённо спросил он, уже всё понимая, но по-прежнему не веря. Он почти не сомневался, что Лукас рассмеётся в ответ и скажет: «Вы бредите, мессер, да вот же она, спит рядом с вами», и даже обернулся, будто опережая эти слова.

Но Лукас только опустил взгляд на свои руки и продолжил оттирать снегом кровь.

— Накрепко въелась, — сказал Марвин, — верно?

Лукас вскинулся так, будто его ударили. «А разве нет?» — подумал Марвин. Но эта мысль не доставила ему радости.

— Ойрек

убил её на ваших глазах. И как же? Отрубил ей голову или просто перерезал горло? Или, может, вы толком не разглядели?

— Замолчи.

— Она же умоляла… умоляла вас! Она на вас рассчитывала, думала, вы её не бросите! А вы позволили ему… вы даже не попытались ему помешать!

— Марвин, замолчи, — сказал Лукас, и в его голосе не было ни злости, ни страха, только смертельная усталость.

Марвин умолк. Потом перевёл дыхание и сказал:

— Вы с тем же успехом могли убить её собственноручно.

— Как будто у меня был выбор.

Это уже было слишком даже для Лукаса.

— Был! — закричал Марвин, вскочив. — У вас был выбор! Вы могли вернуться… могли отдать ему меня! Или себя! Или деньги, какого беса, ему же только это и было нужно…

— Марвин, сядь и прекрати истерику, — раздражённо сказал Лукас. — Ты осёл, каких ещё поискать, и сам не понимаешь, что несёшь.

— На хрена я вам сдался тогда, если я такой осёл?

— Не знаю, — сказал Лукас и разжал ладони. Остатки снега беззвучно высыпались в огонь.

Какое-то время только костёр потрескивал в ночи. Лукас смотрел на пламя, а Марвин, стоя и сжимая кулаки, смотрел на Лукаса.

— Вы знали, — сказал он наконец. — С самого начала знали, что так выйдет. Вы… всё решили. Сами ведь и подпалили часовню. И путь к отступлению приготовили заранее…

— За что тебе не мешало бы иметь хоть чуточку признательности, — отрезал Лукас. — Хотя я и помню, что это не в твоём характере.

— Она ведь была вашей дочерью.

Лукас устремил на него немигающий взгляд. И Марвин поразился тому, что прежде этот взгляд делал его ноги ватными. Сейчас же он лишь распалился ещё больше.

— Вот именно, — сказал Лукас. — Она ведь была моей дочерью, Марвин.

— Не смейте называть меня Марвином!

— А как мне тебя называть? Балендорским Щенком?

Марвин медленно прикрыл и снова открыл глаза.

— Нордемским. Если вам угодно.

Лукас откинулся назад и опёрся ладонями о землю. Вот так он сидел в лагере после Плешивого поля, и смотрел на меня точно так же… и почему меня тогда это так пугало?

Неужели я действительно был настолько глуп?

— Раз уже мы вспомнили о Балендоре, — слабо улыбнувшись, мягко, почти нараспев заговорил Лукас, — почему бы не возобновить старую беседу? Помнится, мы прервали её после того, как твоя дорогая невеста, как там её звали, сиганула из окна?

Марвин молчал. Улыбка Лукаса стала шире, как будто он снова почувствовал себя в привычной колее.

— Ну и теперь объясни мне, малыш, какого беса ты, получив в полное своё распоряжение мою дочь, не воспользовался этим? Неужто так ничему и не научился?

«Научился ли я?.. Хороший вопрос, сэйр Лукас. Почему я не убил Рысь… так, как вы убили Гвеннет? Тоже отличный вопрос.

Я ведь думал об этом — только в отношении не Рыси, а вашей давней возлюбленной, месстрес Ив из Мекмиллена. Возможно, вы ещё помните её… думаю, что помните, потому что она-то вас помнит даже слишком хорошо. И, знаете ли, мессер, она ведь была в моих руках. Она и её сын — а может быть, ваш сын? И, может быть, он дорог вам более, чем ваша дочь, которую вы только что сами убили? Отчего-то мне кажется, что так… нет, я знаю , что так. И знал всегда. Зачем мне было убивать Рысь, которая ничего для вас не значила, — когда я не тронул тех, чья смерть действительно смогла бы ударить вас… ударить вас так, как вы всё время бьёте меня.

Ну что, мессер, сказать вам всё это, что ли, и выйти из этой схватки победителем? Растоптать вас сейчас, после того как вы меня снова спасли? Показать, что я понял вас, я наконец-то понял вас и не отомстил вовсе не потому, что не понимаю, а потому, что вы мне омерзительны… мессер?

Научился ли я чему-то, спрашиваете вы? О да. Кажется, да. Только вряд ли у вас».

Он сказал вовсе не то, что подумал, хотя знал, как воспримет Лукас его ответ — сказал просто потому, что это было правдой:

— Она была глупая, но смелая. Не очень умелая, но ловкая… и весёлая, и очень верная. Она была язычница и поносила Единого, но знала о преданности больше, чем некоторые патрицианцы…

Лукас фыркнул.

— Не надоело меня стыдить, а? Плащ, кстати, можешь оставить себе. Тебе идёт. Рожу только ещё попостнее сделай, и в самый раз, хоть на проповедь.

— Рысь… Милла. — Марвин почти заставил себя произнести её имя. — Она шпионила за мной, но это вы ей велели, а она не могла отказать. Потому что она вас любила.

— Я знаю, — сказал Лукас. Марвин, наверное, убил бы его, если бы он сейчас улыбнулся, но он не улыбнулся.

— Знаете… А если знаете, почему же дали ей умереть? Почему даже не попытались спасти?

— Не начинай снова! Я спросил…

— Я помню, что вы спросили. Вы спросили, с чего это в мою дурную башку взбрела блажь оставить вашу дочь в живых. И зная вас, сэйр Лукас… — он невольно улыбнулся, когда Лукас вздрогнул при этих словах. — Зная вас, я легко поверю, что вы предполагали это, когда подсылали её ко мне. Вы думали… вы хотели , чтобы я её убил.

— Я этого ждал, — помолчав, признался Лукас.

— Ну конечно. То-то удивились, увидев нас в Нордеме вместе. И поэтому так легко её бросили. Для вас-то она уже была всё равно что мертва. Только от моей руки. А видите, как вышло — всё-таки не я её убил, а вы.

— Гвеннет припомнилась? — приподняв бровь, осведомился Лукас.

Это был удар ниже пояса. Марвин задохнулся и уставился на него. Спокойствие, понемногу перераставшее в торжество, разом слетело с него, будто шапка, сбитая постыдной затрещиной. Лукас наблюдал за ним, чуть прищурясь, и Марвин с ужасом осознал, что всё-таки послушно позволил впутать себя в его игру, вступил в словесный поединок, стал доказывать, кто виноват, кто на этот раз победил… И он опять хотел победить, хотя только что думал, что Ив вынудила его от этого отказаться. Выходит, нет?