Птицелов
Шрифт:
— …худшее из святотатств, какое можно вообразить, — твёрдо закончил тот. — Дайте мне меч, сэйр Лукас из Джейдри. Или нож. Или, если изволите, я выйду против вас с голыми руками. Я был когда-то хорош в кулачных боях. Но вы можете выйти против моих кулаков с мечом. Это будет честно.
— Глупый злобный щенок, — тихо сказал Лукас, и в его голосе Марвин услышал неподдельное отчаяние. — Да ведь это твои патрицианцы отправили тебя сюда на смерть. Артен хотел убить герцогиню, но патрицианцам это было невыгодно, и они послали на это дело самого ничтожного из бахвалов, какого смогли отыскать. Ты хоть заметил, что тебя по меньшей мере дважды пытались убить? И где ты был бы, если бы я не позаботился?
Голова у Марвина шла кругом, кровь гулко стучала в ушах. Лукас говорил что-то
— Мой король, — проговорил Марвин, отказываясь это слушать, — мой король…
— Твой король мёртв! И убили его всё те же патрицианцы. Какого беса, Марвин, объясни мне, зачем ты служишь тем, кто только и делает, что предаёт?
— А вы, сэйр Лукас, — сказал он, — вы кому служите?
— Проклятье! — почти закричал тот. — Ну почему же ты такой дурак?!
— Вы зато на редкость умны, — и, сказав это, Марвин развернулся и пошёл прочь от костра, во тьму. Если бы Лукас снова остановил его, он бы дрался с ним до последних сил, но на сей раз даже этот безумный человек понял бессмысленность попыток остановить его.
— Куда ты, Ледоруб тебя дери? Ты слушал меня?! Твой король мёртв!
— Мой король жив. Вы едва не осквернили его, впутав в омерзительное богохульство, но он жив, и я служу ему, как присягал, — глухо ответил Марвин, не оборачиваясь. Расщелина расширялась ближе к земле, и, когда он полез по каменистому склону вверх, соскальзывая и обдирая ладони, сверху посыпался снег. Голос Лукаса преследовал его по пятам, но не мог поколебать.
— Тебе нельзя туда! Даже если ты отвезёшь ребёнка в Таймену, там тебя немедленно убьют, не дав открыть рот!
«Ну так остановите меня, — подумал Марвин, взбираясь всё ближе к краю расщелины. — Давайте, вырубите снова одним ударом, как вы это не раз уже делали. Но лучше не стоит, потому что тогда я всё-таки убью вас при первой возможности и всё равно уйду, чтобы выполнить свой долг. Странно, почему я раньше этого не сделал? Почему не убил вас, даже теперь? И не важно, что вы сильнее меня… если сильнее. Сильнее ли?»
Он тряхнул головой, прогоняя эту гнусную, жалкую мысль, в которой было больше Лукаса, чем в крике, летевшем со дна расщелины. «Не надо. Оставьте меня в покое. Я ничем не могу вам помочь».
Нелепая мысль, но, выбравшись из расщелины и привалившись к земле, переводя сиплое, клокочущее дыхание, Марвин прижался щекой к острому краю скалы, посмотрел вниз, и подумал ещё раз: «Я ничем не могу вам помочь».
И вдруг крикнул:
— Она сказала, что вы любите забавляться с людьми! И что это-то в вас хуже всего!
Несколько мгновений пролетели в полной тишине, а потом Марвин скорее угадал, чем услышал его вопрос. И улыбнулся — впервые за долгую череду бесконечных кошмарных дней, прошедших с того дня, как он покинул Ив из Мекмиллена.
— Это хорошо, что вы забыли, — сказал Марвин. — Вы её не стоите.
Он поднялся и пошёл вперёд. У него не было ни оружия, ни коня, он не знал дороги, лихорадка била его ознобом и пробирала жаром, скручивая мышцы мелкими судорогами. Но если бы в эту минуту Марвин вспомнил себя, каким он был до турнира в Балендоре, то, наверное, смог бы назвать победой то чувство, которое вынуждало его идти вперёд. И, наверное, он назвал бы поражением то, с чем оставил своего учителя и врага. Но сегодняшний Марвин забыл, что значат эти слова и зачем они нужны.
Поэтому он просто шёл.
В Таймене была весна. А ещё бунт.
Признаки и того и другого обозначились не сразу, но становились всё явственнее по мере приближения к центру Предплечья. В северной доле ещё лежал снег, хотя и несвежий, и чем южнее, тем чаще поля чернели проталинами. Кора деревьев светлела, ветви оживали, набирая здоровый цвет, и на большинстве из них зеленела молодая поросль.
С бунтом картина была той же. У границ ничего особенного не происходило, но дороги, уводившие к столице, пестрели толпами возбуждённых, хотя пока ещё неагрессивных крестьян. Часть трактиров стояли закрытыми, а в тех из них, что принимали путников, люди шептались об изменах и заговорах,
За две мили до Таймены Лукасу встретилась кучка крестьян, вооружённых топорами и вилами. Их было человек десять, они целенаправленно пёрли к столице. Лукас счёл разумным объехать их стороной, но они его заметили, впрочем, преследовать не стали. Лукас смотрел через плечо, как они озадаченно переговариваются, провожая его недовольными взглядами, и окончательно убедился, что молоденькие зелёные побеги бунта хоть и наглели там, где потеплее, а в полную силу ещё не проросли. И это тоже было хорошо…
Наверное.
Слухи вокруг города бродили самые невероятные и противоречивые, поэтому Лукас извелся от любопытства и нетерпения, прежде чем достиг ворот столицы. Патрулирование у городских стен велось особенно усердно. Сами ворота были закрыты.
Ещё раз воспользовавшись грамотой Дерека, Лукас без особых сложностей попал в город, не удержавшись и всё же спросив у стражника напоследок:
— Что тут творится-то?
— Проезжайте, — процедил тот сквозь зубы, и Лукас проехал.
В свой столичный дом он заходить не стал, избегая лишнего душевного расстройства, ибо судя по тому, что творилось в Таймене, у него были неплохие шансы застать свой особняк разграбленным, если не сожжённым дотла. Дорога от северных ворот города к храму Первопрестола, где Лукас надеялся застать Дерека, вела через торговый квартал и рыночную площадь, и, проезжая через них, Лукас мог убедиться, что досталось им немало. По улицам явно прокатились погромы. Впрочем, большинство лавок уцелели и сейчас стояли с наглухо закрытыми дверями и ставнями, но существенная часть домов лишилась и дверей, и ставен. Кое-где виднелись следы пожара, впрочем, видимо, быстро пресечённого — иначе выгорел бы весь квартал: каменных зданий здесь почти не было. Торговля шла своим чередом, но не очень-то бойко — большинство купцов, похоже, просто побоялись выходить на улицу, и только самые смелые отчаянно спекулировали хлебом и оружием. Новой Таймене, следовавшей сразу за торговыми рядами и состоявшей в основном из особняков знати и наиболее богатых лавок, досталось куда больше. Среди почерневших от копоти домов царило полное запустение, и непросохшие ещё лужи крови поблескивали под лучами по-весеннему тёплого солнца. Кое-где валялись трупы, но уже кварталом дальше было прибрано, а дворники деловито засыпали песком кровавые лужи на мостовой. Снег в городе окончательно сошёл, оголив почерневший за зиму камень. Да уж, что весна, что бунт здесь, похоже, чувствовали себя весьма уверенно.
Лукас проехал по этим улицам как мог быстро, стараясь никого не пришибить. Его лошадь волновалась от запаха крови и всхрапывала, и Лукас даже не пытался её успокоить, ибо сам себя чувствовал не многим лучше. Проклятье, что ж тут случилось-то? Бунт подавлен, но ещё вчера в Таймене, судя по всему, было весьма жарко. Интересно, дошла ли чернь до королевского замка…
Первопрестольный храм был оцеплен патрицианцами. Они казались невыспавшимися и очень злыми, многие были покрыты кровью; кровь залила и нижние ступени лестницы, ведущей ко входу в святилище. Десяток простолюдинов всё ещё растаскивали трупы, усеявшие площадь перед храмом. Все дома в округе были наглухо заперты.