Птицелов
Шрифт:
— Мне нет нужды насиловать женщин. Они сами ко мне идут.
— Да уж прямо?
— Да уж прямо. Можешь не верить на слово, — сказал Марвин и улыбнулся ей, а потом едва не захохотал, когда она вспыхнула. Ясное дело, вино и дурман, но… он-то замечал, как она на него смотрит. С первой минуты замечал.
— Так что резать я тебя не буду, — деловито проговорил он. — Пары синяков посочнее будет вполне довольно.
Он видел, что она колеблется.
— Только по лицу не бить! — наконец потребовала Рысь. Тут уж Марвин захохотал в голос.
— Вот бабы! Ну одно слово — бабы! Что с пестрянкой твоей, что без. Ладно, не по лицу. А у меня рана будет резаная. Упаду
— Ну да, на перевязку заодно, — кивнула Рысь. — А тебя где резать? Или давай сперва ты меня, а потом…
— Нет, сперва меня, — сказал Марвин, потирая ладони. У него вдруг пересохли губы. — А то я тебе как врежу… не рассчитав… А тебе меня ещё перевязывать.
— Что значит — врежу, не рассчитав?!
— Шучу. Успокойся. Ну, тебе всяко легче будет, если я порезанный тебе морду бить стану. Вполсилы вложусь.
Он сам не знал, почему решил быть первым. Может, потому, что в глубине души боялся протрезветь и очнуться от дурмана, когда ему придётся ударить Рысь. Марвин едва мог припомнить, чтобы ему приходилось бить женщин. Разве что в битвах, но и то — мечом и сразу насмерть… и те женщины были женщинами не более чем Мессера. А эта… девочка… северный дух с горящими глазами, обветренными губами и всклокоченной шапкой чёрных кудряшек… Она была и женщиной и ребёнком одновременно, как бы ни корчила из себя бывалого воина. Марвин подумал, что, случись кому-нибудь насильно женить его на ней, он смог бы со временем полюбить её в точности так же, как полюбил бы Гвеннет. Как сестру.
Мысль была до того нелепой, что он предпочёл списать её на своё состояние.
— Так куда тебя? — спросила Рысь. Он увидел, что она тоже растеряна, и понял, что медлить нельзя. В конце концов, это был хороший план. Отличный план. Просто гениальный. В тот момент им обоим действительно так казалось.
— Никуда, — ответил Марвин. — Я сам.
Он не полагал, что сможет, да и вообще никогда не задумывался о подобной ситуации, поэтому действовал, не теряя времени на раздумья. Снял нагрудник, расстегнул жилет, задрал рубаху. Обнажившееся тело ожгло морозом, но Марвин едва обратил на это внимание. Он вынул нож, надёжно сжал его правой рукой, а левой прихватил кожу чуть пониже рёбер. Получилось не сразу: живот у него был поджарый, с твёрдыми мускулами и без единой складки, сходу не ухватишься. Но если уж резать, то только там.
Марвин услышал, как шумно сглотнула Рысь. Скажи она сейчас хоть слово, он почти наверняка одумался бы, но она лишь тяжело дышала, не сводя с него блестящих в полумраке глаз под всклокоченной чёлкой, дикая и напряжённая, словно… рысь перед прыжком. Глаза её сияли. Он не мог пойти на попятную сейчас, перед ней. Он был слишком пьян для этого.
— Нужно, чтобы было побольше крови, — сказал Марвин и полоснул лезвием ножа по собственной плоти.
Крови и впрямь было много. Больше, чем он думал. И только болезненно обострённые дурманом рефлексы помогли Марвину всё сделать на удивление точно. Он словно получил возможность говорить с каждой клеткой своего тела, и слышал, как кричит кожа, лопаясь под сталью, как расступаются мышцы, как рвутся нервные и кровеносные сосуды. И он знал, когда нужно остановиться: до печени оставался всего дюйм. Рана вышла достаточно глубокая, но не опасная, если только, конечно, он не истечёт кровью, и эта мысль наконец-то вернула ему рассудок. Поздновато, правда, но и то хорошо.
Рысь выматерилась так, как на памяти Марвина не матерились даже самые заскорузлые в боях мужики. Она ринулась к Марвину,
— Подержи. Вот так держи! Сейчас я перевяжу…
— Да не суетись ты, — сказал Марвин. Он почти не чувствовал боли, только кровь слишком быстро уходила из тела. В целом он был собой доволен. А Рысь, похоже, пребывала в куда более сильном шоке, чем он сам. Она порвала подол своей сорочки на полосы и умело перебинтовала Марвина. У неё были сильные мозолистые руки. Странно, но на ощупь мозоли эти как будто отличались от мозолей на руках крестьянских девок, которых Марвин затаскивал на сеновал во время походов. Хотя разве есть разница, от чего мозоли — от меча или от мотыги? Но его будоражило это прикосновение, и именно из-за мысли, что руки эти были натружены так же, как его собственные… и при этом умели быть столь нежны.
— Хорошо так? Не жмёт? Великие боги, ну ты даёшь! — жалобно выпалила Рысь. Марвин сидел, привалившись спиной к холодной стене пещеры, а она стояла перед ним на коленях, тревожно заглядывая ему в лицо. Он не смог сдержать улыбки. И куда подевалось всё её бахвальство? Интересно, а собиралась ли она вообще доводить свой замысел до конца? Или то был пьяный бред, на который он повёлся, как… как дурак?
Но если и так, сама Рысь об этом не думала. Молчание Марвина она приняла за дурной знак и снова принялась возиться с его бинтами, кажется, не подозревая, как на него действует её прикосновение.
— Хочешь пить? — спросила она почти в отчаянии и протянула ему собственную флягу.
Марвин взялся за нагретую сталь. Рысь не отпустила руки.
Она была теплее, чем вино, дурман и костёр, вместе взятые, и от неё пахло вином, дурманом и костром, нет, не пахло, а воняло, заодно и потом, и его кровью, но Марвин знал, что сам воняет в точности так же, и они словно бы породнились через этот запах. Он смотрел в глаза Рыси, чёрные, влажные, совсем не рысьи, и думал, что если сейчас поцелует её, что-то случится. Что-то плохое — он не знал, что именно, это было неясным предчувствием, от которого у него поджилки сводило узлом.
— Как же ты это сделал? — хрипло спросила Рысь.
Она сняла печатки, перевязывая его, а он — когда резал своё тело, и её голая рука прикасалась к его голой руке.
— Чутьё, — сказал Марвин. Принял наконец флягу, разорвав затянувшееся прикосновение, отхлебнул и закончил: — Чутьё меня никогда не подводило. Ну, теперь давай займёмся тобой. Не в лицо, да?
— Ага, — сказала она. Села на пятки и зажмурилась. Она ему доверяла. Ему, как она там сказала?.. Зелени, волчонку, воображавшему себя матёрым волком…
В своём глазу бревна обычно не видят, и котёнок, сказавший это, тоже лишь воображал себя рысью.
Марвин ударил её, как и обещал, не в лицо — а по шее, чуть ниже уха. Рысь рухнула наземь, прямо в костёр, потеряв сознание ещё прежде, чем коснулась земли. Марвин подхватил её, оттащил в сторону — почему-то она показалась ему довольно тяжёлой — и быстро сбил пламя, перекинувшееся на её штаны. Потом снял с девушки доспех, расстегнул ременной пояс и тщательно обыскал. Он и сам не смог бы ответить, что ищет, — просто это чувство было таким странным… чувство, с которым она смотрела на него и с которым он смотрел на неё. Здесь что-то было не так, и половину дня Марвин думал, что Рысь намерена убить его, но…