Птичье гнездо

Джексон Ширли

– …сначала заметил меня, – рассказывала тетя Морген, – потом, разумеется, твою мать. Когда он познакомился с моей сестрой Элизабет, то, конечно, выбрал ее, я ничего не могла поделать. Но я тешу себя надеждой, Элизабет-младшая, тешу надеждой, что, увидев, какая я умная и сильная, он понял, что ошибся, выбрав красивую пустышку. Пустышку! – Тетя Морген повторяла это слово почти каждый вечер и все равно всякий раз смаковала его. – Под конец он стал приходить ко мне все чаще – спрашивал совета насчет денег, делился своими бедами. Я знала о других мужчинах, но он, само собой, выбор сделал, хотя тогда она вроде еще не была по уши в грязи. Ладно. – Откинувшись в кресле, тетя Морген из-под полуприкрытых век

глядела на бутылку бренди. – Составишь посуду в раковину, детка? Тетя сегодня ляжет пораньше.

– Я ее помою. Миссис Мартин придет завтра убираться, а она не любит грязную посуду.

– Старая дура, – буркнула тетя Морген. – Ты хорошая девочка, Элизабет. Без дури в голове.

Элизабет отнесла тарелки в раковину и включила воду. По головной боли, не проходившей целый день, и подступавшей теперь невыносимой ломоте в спине – такой, что хотелось, как кошка, выгнуться всем телом или потереться о дверной косяк, – она поняла: ей грозит очередной приступ того, что тетя Морген называет мигренью, а сама Элизабет – «нехорошим состоянием». Она двигалась медленно и осторожно, старалась подольше делать какие-нибудь мелкие дела – в «нехорошем состоянии» главное не сидеть на месте. По воспоминаниям Элизабет, приступы начались у нее еще в детстве, однако тетя Морген считала, что до смерти матери девочка страдала только от перепадов настроения и мигрень племянницы – «своего рода реакция на то, что произошло». Так или иначе, в последнее время «нехорошее состояние» наступало все чаще, и, вспомнив, что совсем недавно она на четыре дня брала больничный, Элизабет подумала сквозь боль: если продолжать в том же духе, ее выгонят с работы.

К тому времени, когда она неторопливо вымыла и аккуратно убрала в шкаф посуду, отчистила сковороду, отдраила раковину и протерла стол, спина разболелась не на шутку. Не в силах терпеть, Элизабет заглянула в гостиную, где тетя Морген разгадывала кроссворд из вечерней газеты, и попросила таблетку аспирина.

– Опять мигрень? – Тетя подняла глаза от газеты. – Тебе следует показаться Гарольду Райану, детка.

– Она у меня всю жизнь. Доктор Райан тут бессилен.

– Я принесу тебе грелку для спины, – добродушно предложила тетя Морген, откладывая карандаш, – и одну из тех синих таблеточек. Ты мигом уснешь.

– Я хорошо сплю.

У Элизабет закружилась голова, и она схватилась за дверной косяк.

– Бедняжка. Тебе просто нужно поспать.

– Мне?

– Каждую ночь я слышу, как ты ворочаешься в кровати и что-то бормочешь. – Тетя Морген приобняла Элизабет. – Пойдем, старушка моя.

Тетя помогла ей раздеться. Боль в спине, возникавшая и исчезавшая внезапно, без предупреждения, сейчас была настолько сильной, что Элизабет едва могла пошевелиться.

– Бедняжка, – приговаривала тетя Морген, снимая с Элизабет одежду. – Сколько раз я раздевала твою мать, когда она была беременна тобой. Она стала до того неуклюжей, – тихонько засмеялась тетя, – положишь ее на бок, а перевернуться она уже не может. Вот так, теперь ночнушка. Она только в последние пару месяцев согласилась, чтобы кто-то – из женщин, имеется в виду, – ей помогал, и то подпускала меня одну. Она всегда была скрытной. А у тебя, надо сказать, не ее фигура – отцовская. Другую руку, детка. Она была красавицей, моя сестра Элизабет, но по уши в грязи. А теперь – грелка и чудесная сонная таблеточка.

– Но я уже почти сплю, тетя Морген.

– Не то будешь опять всю ночь ворочаться.

Ступая как можно тише, тетя Морген направилась к двери, но по дороге все-таки задела ночной столик. Наконец она погасила свет и ушла. Оставшись одна в темноте, Элизабет попыталась уснуть. Тетя неплотно прикрыла дверь – не потому, что беспокоилась о племяннице, которая могла позвать ее ночью, а просто по забывчивости, –

и Элизабет слышала, как она плавно переместилась из гостиной в кухню и хлопнула дверью холодильника, гордо бормоча себе под нос, что она себя чувствует отменно и уже стольких пережила на этом свете.

Мерзкая старуха, подумала Элизабет и тотчас поразилась самой себе, – тетя Морген всегда была к ней очень добра.

– Мерзкая старуха. – Она поняла, что произнесла это вслух. А если тетя услышит? Элизабет хихикнула. – Мерзкая старуха. – На этот раз вышло и правда громко.

– Ты меня звала, детка?

– Нет, спасибо, тетя Морген.

Лежа тихонько в своей постели, чувствуя, как в темноте боль понемногу отступает, Элизабет почти беззвучно напевала мелодию. Некогда модные, а теперь позабытые мотивы, обрывки музыки из далекого прошлого, детские песенки – все смешалось в этой мелодии, и, напевая ее, Элизабет уснула. Она не слышала, как, все же решив проведать племянницу, тетя Морген подошла к двери и шепотом спросила:

– Все хорошо, детка?

Проспав всю ночь, тетя Морген обычно вставала в дурном расположении духа. Элизабет привыкла видеть ее такой по утрам. Она полежала минут десять, зная, что, уже не заснет, и, легонько пошевелившись, решила, что после сна спина болит гораздо меньше и вполне можно идти на работу. Головная боль все еще пульсировала где-то в затылке, и Элизабет сделала непроизвольное, но давно вошедшее в привычку движение – изо всех сил потерла шею сзади, словно хотела подавить нервные импульсы, заглушить боль. Это было одно из ее навязчивых движений, и голове оно не приносило ни малейшего облегчения. Спустившись вниз, как всегда, опрятно одетая, Элизабет прошла на кухню, где тетя Морген, все еще в халате, с мрачным видом пила кофе.

– Доброе утро, – сказала Элизабет и отправилась к холодильнику за молоком. Сев за стол напротив тети Морген, она повторила: – Доброе утро, тетя.

Ответа не последовало. Элизабет подняла глаза, – тетя смотрела злобно, туманный взгляд, какой обычно бывал у нее по утрам, куда-то исчез.

– Голова уже меньше болит, – робко сообщила Элизабет.

– Оно и видно. – Угрожающе постучав пальцем по чашке, тетя Морген опустила уголки рта и прищурила глаза, отчего лицо ее приобрело язвительное выражение. – Я рада, – сказала она низким голосом, – что тебе стало настолько лучше, – ты даже смогла встать с кровати.

– Я решила пойти на работу. Я…

– Я не о теперешнем твоем состоянии. Я о том, что было около часа ночи. – Дрожащей от ярости рукой тетя Морген зажгла сигарету. – Когда ты решила выйти погулять.

– Но я никуда не выходила, тетя Морген. Я всю ночь спала.

– Ты правда думаешь, я не знаю, что происходит в моем собственном доме? Ты, великовозрастное дитя, правда думаешь, что я куплюсь на твое притворство, буду жалеть тебя, приносить грелки с таблетками, укладывать в постель, заглядывать к тебе, буду сама доброта, а ты за все эти старания будешь надо мной насмехаться? Ты правда думаешь… – тетин голос сделался нестерпимо громким, – я не знаю, что ты вытворяешь?

Элизабет лишилась дара речи. Как в детстве, когда ее ругали, она потупила глаза в стакан с молоком, сцепила пальцы в замок и затихла, только губы ее дрожали.

– Что ты молчишь? – Тетя Морген откинулась в кресле. – А?

– Я не знаю, – пролепетала Элизабет.

– Чего не знаешь? – Тетя было смягчилась, но потом снова повысила голос: – Чего ты не знаешь, дуреха?

– Не знаю, о чем ты говоришь.

– О том, что творится в моем доме, о твоих выходках, о грязных, ужасных, отвратительных делишках – уж не знаю, чем ты там таким занимаешься посреди ночи, что даже родной тетке сказать не можешь и крадешься, как жалкий воришка, с туфлями в руках…