Шрифт:
Annotation
Марч Уильям
Марч Уильям
Птичий домик
Уильям Марч
ПТИЧИЙ
Близился закат. Они сидели за столиками с расставленными на них напитками перед широким окном в нише, которое выходило в парк. Снаружи краснокирпичный дом был обильно увит бесподобно сверкающей зеленью виноградных лоз. Лозы придавали полноту оконным карнизам и вычурным старомодным балконам, на которых они росли, оттеняя контуры окон густой, просвечивающей листвой. Поэтому небольшой парк за ними казался написанным на ярко-зеленом мольберте.
Марселла Кросби попросила всех посмотреть сразу на окно и на парк.
– Видите!
– воскликнула она взволнованно.
– Это как пейзаж, обрамленный венком флориста!
Она ощутила теплоту в желудке и нервное стеснение внизу шеи, взяла прядь черных волос и провела ей по губам, задумчиво прикусив кончик. Это начало нового стиха, совершенно определенно ощутила она. Он еще не знала точно, как сложится этот стих, в какую сторону унесет его чувство, но уже ощутила, что он будет о старике, который, воскреснув в могиле, разгребет руками землю над собой и сядет в удивлении среди засохших цветочных подношений, возложенных над ним другими людьми.
Этот образ так взволновал ее, что она стала выговаривать свои мысли вслух: "Почти все мы видим смерть, если мы вообще ее видим, сквозь длинное оптимистическое окно жизни, но в моем стихе общепринятая условность будет перевернута, потому что его герой созерцает жизнь из могилы, через самое ужасное и, возможно, самое правдивое на свете окно: через нелепую упорядоченную элегантность похоронного венка".
Вошел слуга-филиппинец с кувшином коктейля. Пока он наполнял бокалы, гости замолкли, праздно глядя в парк и на высокие дома за ним. В парке, между цветущей сиренью и накрахмаленными кружевами гинкго, наверху зеленого столба возвышался птичий домик. Этот новый затейливый скворечник поднимался вверх ступенями, подобно модели древнего храма. В каждом ярусе было круглое отверстие такого размера, чтобы птичка, не больше королька, могла свободно юркнуть в него, найдя внутри убежище от своих врагов, вес и размер которых обрекал их на неминуемое поражение. Доктор Хильда Флюгельман повела мундштуком и вкрадчиво произнесла с иностранным акцентом:
– Нет, не окно привлекло меня, а этот маленький птичий домик.
Она улыбнулась и склонила голову, показав скошенные розовые десны над мелкими, как семечки, зубками.
– Меня поразила безопасность птички в этом домике, потому что дни напролет я вижу только ужас, ужас и ужас в несчастных пошатнувшихся умах моих пациентов. Я ведь только минуту назад подумала, что как бы ранимы и уязвимы ни были мы, хотя бы у птиц жизнь немного безопасней.
Тут они заговорили наперебой, сравнивая безопасность животных с безопасностью, известной людям, но, в конце концов, обратились к Уолтеру Нэйшену, как если бы закон любезности давал хозяину дома лестное право на окончательное мнение. Но он лишь вздохнул и сказал, что эти разговоры о похоронных венках и птичьих домиках напомнили ему о труженике прачечной, который был убит несколько лет назад. У него никак не уходит из памяти этот случай, в котором тайна переплелась с горечью, ужасом, неизвестностью и даже намеком на артистическую несуразность, присущую всем запоминающимся преступлениям. Он поколебался и выжидательно осмотрел гостей, но когда они подтвердили, что не знакомы с этим делом и попросили его рассказать, он продолжил:
– Случилось
Он достал сигарету из коробка на локте, закурил и продолжил рассказ. Отец Эммануэля, объяснил он, был бедным торговцем, бродившим по деревням с торбой за спиной, а мать - деревенской прачкой. Женщина она была слабая, и сынок, едва научившись ходить, стал помогать ей у лоханки. Он умерла, когда ему было семь лет. Потом он сам стирал, драил полы в доме и готовил еду для своего отца, как раньше всё это делала его мать. Он даже стал стирать, как умел, но через три года умер и его отец, и он остался один, как перст.
– О, я отлично знаю эти места - сказала доктор Флюгельман.
– Бывала в той деревне или в других похожих много раз. На окраине стоял там заводик с ржавой жестяной крышей. Был крестьянский базар, а примерно в миле оттуда, за рощей стройных деревьев, помещичьи хоромы.
Она покачала головой и продолжила:
– Вот этот мальчик перед моими глазами, как живой: идет по улице с громадной корзиной выстиранного белья. Просто диву даешься, как он с ней управляется. Вот он оглядывается: волосы у него рыжеватые, шея длинная и торчит длинный нос. Мне кажется, он хрустит пальцами, когда нервничает, а когда ждет под дверью заработанные деньги, стискивает ладони и беспокойно переминается с ноги на ногу.
– А вот самая запомнившаяся картина в его доме, сразу после похорон его отца, - сказала Марселла Кросби.
– На нем странная черная шапочка, жесткая, как для дерби, но с очень низкой тульей и траурным крепом, пришитым поверх околыша. Костюм на нем очень короткий и тесный. Он всё ходит взад и вперед, пытаясь совладать со своим горем, но вдруг не выдерживает, роняет голову на старую лоханку матери и разражается рыданиями.
Она откинула назад волосы, закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, и продолжила:
– В этот миг его, наверно, охватил ужас: он понял, что остался один в этом мире, которого так боялся, и который гнушался им. Потом, мне кажется, он должен был броситься к дверям и к окнам и надежно закрыть их.
Мистер Нэйшен вобрал воздух еще глубже, погрузился в кресло и заметил, что, по его мнению, фантазия о закрытых дверях и окнах самая любопытная. Возможно, это случилось на самом деле; возможно, именно это положило начало необыкновенному интересу Эммануэля к замкам, стержням и запорам, так поразившему полицию, много лет спустя.
Он медленно растер сигарету и, погасив ее, продолжил:
– Эммануэль после смерти отца, вероятно, не только остался в одиночестве, но оказался бездомным, и для него началось жалкое существование скитальца, потому что он от случая к случаю помогал домохозяйкам и редко проводил больше дня на одном месте. Он был вроде деревенского поденщика, ходил от деревни к деревне, от одного крестьянского двора к другому и делал всякие работы по дому. За это его кормили, пускали переночевать, а иногда перепадало ему несколько монет. Он стряпал, убирал, чинил то да сё, пек хлеб для хозяев, но лучше всего ему удавалась стирка: для этого его обычно и приглашали.
Но мистер Нэйшен не хотел, чтобы у его слушателей сложилось впечатление, будто у Эммануэля не было в те годы честолюбивой мечты. И если кто-то так думал, то заблуждался, потому что у этого мальчика была заветная, хоть и скромная цель, которой он никогда не изменял: уехать в Америку и со временем открыть там свою прачечную. Задача была непосильная, и чтобы добиться своего, он обрек себя на крайнюю бедность и лишения. Всё же он скопил достаточно денег на дорогу и немного сверх, и когда достиг двадцати лет, торжественно сошел на берег в Нью-Йорке.