Птичий грипп
Шрифт:
– Даш, поедешь со мной в Грозный? На денек.
(Так задорно могла бы начинаться одна из песен Круга…)
Девушка согласилась. Но поняла его по-своему.
– Ты хочешь серьезных отношений, да? Признайся, ты меня проверял, да? – потревожила среди ночи.
– Чего?
– Ну это… в Чечню… как в разведку… Ты проверял? Ну… как жена декабриста… – блеснула в душной тьме познаниями студентка.
– Нет. Я просто предложил тебе Чечню.
– Хам.
И она пропала. Утром расстались, неделю она избегала его в коридорах вуза, да и он не особо преследовал. Чечня противоположна ЗАГСу.
Раз
– Поехали к чеченам? Я плачу. Это бодрит дух! Это против сытого мира! Айда к чеченам, мужчины.
Сказал это ребятам, тусовавшимся близ метро «Чистые пруды». С компанией раскорякой бухал коктейли расхристанный небритый мужик, чьи слезливые глаза были окружены острыми чернявенькими морщинками. Мужик оказался каким-то арт-директором. Только что он выдал ребятам пятисотрублевку, и они слушали его доверчиво, как буратины, передавая по кругу бутыль красного вина.
Арт-директор самолюбиво начал бычить на Степу:
– Слышь, толстый. Тебе, малыш, комсомольцем быть. Жалеешь небось, малыш, что при совке не жил?
– Дядя Миша, разбить ему ебло? – тут же поддержал агрессию неформал с бескровно-условным личиком.
Степа сбежал от них по сырым ступенькам.
Шли годы. Он стал предлагать Чечню нацболам, либералам, скинхедам, коммунистам. И эти все были за. Кто-то сострадал Чечне, кто-то был готов бросить на нее в полете одну большую бомбу, но затея чеченского трипа окрыляла каждую политическую птицу.
Наконец он понял: в Чечню поедет один.
На один день.
Луиза родилась в Бамуте. Светская советская семья. За стеклом, рядом с сервизом, хранился декоративный Коран, узорчато-непонятный, который не открывали. У отца на столе лежали мудреные чертежи, к обоям были приколоты схемы взрывчаток, на книжных полках толпились фолианты по химии. Потом – волнения, горячие разговоры взрослых. Сходы. Листовки. Общий клубок нервов. Луизе было двенадцать, когда ее мама, врач-терапевт, умерла от инфаркта прямо на работе, в поликлинике. Это был 92-й. Луиза пошла в «кружок суфистов». Надо знать корни своего народа, заново открыть веру – так говорили кругом. Вел занятия шестнадцатилетний паренек. Огненно-рыжий. Веселый. Руслан. Раз вечером Луиза принимала душ, отчего-то вспомнила о рыжем, думала про его сросшиеся брови, отдаваясь горячему пару, и сама не поняла, как влюбилась…
В 94-м у Луизы появился жених из родственного тейпа. Ей было четырнадцать, ему семнадцать. Их поженили. Грубый, уже мужик, презрительный, даже на религию он хмыкал и криво ухмылялся. Он повез ее в Грозный. И тут началась война.
Русские ударили по Бамуту. По дому, в котором выросла Луиза. Груды кирпича, нога в тапке. Землетрясение, грянувшее с небес. Папу убили. Луиза осталась с родителями мужа. Тот ушел в ополчение с тремя братьями. Старики и женщины скрывались сначала в подвале, затем перебрались в горный аул. Ночью усталая Луиза, замаявшаяся за день, не могла заснуть. Днем старуха шипела на нее, щипала кривыми ногтями, старик дурашливо пихал в бок, страшно подмигивая, а бедняжка вела хозяйство. Ее друзьями были овцы. И цыпки на руках.
96-й год. Перемирие. В аул заехал муж. Пьяный. В кожанке. Небритый. Ходил шатаясь и ударяясь. Говорил остервенело: «Я полюбил турчанку! Бога нет. Бог – это секс…». Ночью он крыл Луизу…
– Ты меня разлюбил? – шепнула она.
– А тебе че? –
Один его брат погиб в войну. Другой погибнет в фильтрационном лагере Каракозово. Сам Аслан в 99-м году станет ментом, перейдет к федералам и будет убит в 2002-м при обстреле из гранатометов отделения милиции под Ведено.
Неверов ехал в Грозный в купе. Жара. В Ставрополе из поезда не дали выйти. На станции стояли солдаты. В соседнем купе гортанил ребенок. В другом, открытом настежь, постоянно пили чай два молчаливых старика в пепельных папахах. Из-под папах стекал пот. Они были похожи на актеров-неудачников. Несколько раз по вагону проходила милиция с собакой. Патруль требовал объяснить цель путешествия. Степа отвечал: «Хочу посмотреть российский город». – «Российский? Он не российский, а чурок», – сказал милиционер.
Грозный встретил обилием темных одежд. Неверов обнаружил, что города нет. Каждый миллиметр прострелен. Развалины, побежденные шоколадного цвета бурьяном. Обломки небольших, сельского типа домов. Почернелые каменья. В город врезался метеорит. Или огромный двухголовый орел пронесся, крыльями смахивая дома, исправно скусывая головы двумя клювами… Но местами город опять вырастал. Стояло несколько свеженьких, неправдоподобно аккуратных многоэтажек. На фоне лета они были словно из теплого снега – жутко нереальные. В их виде была заданность новых пожаров и обвалов. Уверенно мрачнел гигантский купол мечети, окруженный лесами и вспышками электросварки. Были люди и машинки, возникавшие и исчезавшие среди развалин, иногда люди-машины сгущались, Степа замечал пробки из людей и машин, но взглянешь внимательнее – уже рассеялись. В центре города на проспекте тучные женщины орошали низкие молоденькие елочки водицей из шлангов. Степан пообедал в кафешке «Жемчужина» на первом этаже сплющенной пятиэтажки. Кафе было поделено на закутки, каждый закуток прикрывала несвежая синяя занавеска. Поел ягненка. Выпил горячего чая с молоком и солью. Этот чай назывался «калмыцкий». Можно было выпить и водки. Но для Степана чай с солью, пожалуй, и стал главным ярким опытом путешествия в Грозный. Он приехал на вокзал за три часа до отправления. Ждал там поезд в пахнущем хлоркой, продуваемом напряженном зале, закрыв глаза, постоянно щупая присутствие кошелька и паспорта в кармане.
Луизу завербовали.
Рано утром она привязывала калитку, рядом колебалось овечье стадо.
– Дай, пожалуйста, воды, – попросил путник.
Рыжий запыленный человек, сгорбленный, с зеленой повязкой, по которой змеилась вязь. Она узнала его. Рыжий парень из суфистской школы. По одной фразе узнала его веселый голос, со временем надтреснувший, но веселый, веселый. Она, развязав калитку, сбегала за водой, а потом он проводил ее до горного пастбища. Солнце тянулось вверх.
– Почему ты пасешь баранов? Разве это женское дело? – спрашивал Руслан.
– Я бесправна…
Он почесал переносицу, где сходились брови. И заговорил о Боге. О мести. О том, что несчастная жизнь искупается адским мигом, когда ты вместе с болью и алыми брызгами вплетаешься в сладостную вечность рая. И, опомнившись, находишь себя в первых рядах праведников.
– Хочешь отомстить за отца? Хочешь за себя отомстить? Измениться. Обрести божественную сущность… Хочешь стать равной мужчине и даже выше мужчины?