Птичий путь
Шрифт:
– Вы поступаете под мое начало, – мстительно проговорил он. – Я потребую полного подчинения.
– Мне об этом известно, – невозмутимо прошелестел Филин. – Готов доложить текущее состояние дел в полном объеме. По каждой операции отдельно.
Его голос напоминал визг автомобильных колодок при экстренном торможении.
– Слушайте… откуда вы такой взялись? Вы кто?
– Можете ознакомиться с моим послужным списком. – Филин полез в портфель. – Сейчас это называется – резюме.
– Да не хочу я вашего резюме! – морщась, как от зубной боли, сказал Сторчак. – Говорите по делу!
– Пришел отчет о переговорах Князя, – скупо сообщил он и опять полез в портфель. – В связи с болезнью господина Церковера предписано доложить вам лично…
– Докладывать не нужно! – перебил его Смотрящий, испытывая отвращение. –
Главный разведчик Осколкова положил бумаги на стол:
– Если возникнут вопросы… потребуются пояснения – я у себя.
Сторчак в ту минуту даже не предполагал, что может быть в этом отчете, поэтому пробурчал, что не потребуются, и отправил этого неприятного, шуршащего, как старая картонная коробка, человека восвояси.
Однако вскоре пожалел об этом.
Западные партнеры, активно ищущие прямого выхода на Осколково и Сторчака, свою активность утроили и откровенно потянули на себя одеяло. Их предложение выманить Алхимика в Румынию и там устроить встречу отца и сына можно было расценить однозначно: полностью хотят перехватить инициативу. Через своего агента Симаченко Смотрящий поставил основное условие – узника тюрьмы в Гуантанамо следует доставить в Россию, причем в ближайшее время, и поместить в специальном отсеке зоны Д Осколкова. И партнеры еще недавно соглашались, даже обозначали конкретные сроки, однако при этом требовали гарантий и контакта со Сторчаком не через агентуру, а посредством полномочного доверенного лица. Оскол еще тогда заподозрил подвох и придумал ход – в качестве такого лица послать Корсакова, но не наделять его полномочиями, а подставить под вербовку и вынудить партнеров раскрыться, вытащить из них истинные намерения.
Судя по отчету, можно было считать, что Князь, сам того не ведая, задачу выполнил. Партнеры рассчитывали не только заполучить Алхимика, но еще и использовать самого Сторчака в качестве источника влияния на первых лиц государства. Теперь надо было продумывать последующие шаги завязавшейся игры, и у Оскола наверняка были какие-то замыслы, но подкосил паралич, а его излишнее скупердяйство – выдавать информацию в строго ограниченном количестве и в нужное время – полностью сейчас перекрывало перспективу. Надо было призывать Филина и теперь с ним разрабатывать ход дальнейших действий, однако от одной мысли, что придется находиться с ним в одном помещении да еще что-то обсуждать, вызывало у Сторчака тошноту.
Распоряжения Оскола были пронумерованы в порядке важности исполнения, поэтому Смотрящий отложил третий пакет, хотя мысленно продолжал разгадывать ребус с музеем Забытых Вещей, и взялся за первый.
Свободная от службы внешняя охрана Осколкова достаточно легко извлекла жестянку из руин, поскольку колосс был выеден до основания, затем сплющила ее ногами, сложила вчетверо и уже с помощью резиновых молотков превратила в бесформенный, неаккуратный брикет. Аналитики не советовали пихать его под кузнечный пресс, который при ковке мог нарушить кристаллическую структуру и вызвать коррозию. Уже перестраховываясь, Смотрящий приказал вынести из зоны Д эталонный образец железа, упаковать, загрузить все в бронированную инкассаторскую машину и в сопровождении автоматчиков лично доставил и положил в банк на ответственное хранение.
Второе распоряжение Оскола касалось его секретной зоны, которая переходила под полное подчинение Сторчака. Он и раньше имел доступ в эту заповедную часть Осколкова, но бывал там редко, по необходимости и только в кабинете Церковера, строго следуя джентльменскому соглашению о разграничении полномочий. Он особенно не вникал в суть решаемых там вопросов, только понаслышке знал, чем занимаются подчиненные Осколу личные службы, и теперь испытал такие же ощущения, как много лет назад, когда благодаря своему тестю попал в команду реформаторов и внезапно оказался в Кремле. Ощущения, надо сказать, неожиданные, сходные с теми, что испытывал революционный матрос, ворвавшийся в Зимний дворец и узревший там не таинственную природу власти, не мужей, наделенных божественными полномочиями, а самую обыкновенную контору, порядком замусоренную, поскольку сбежали уборщицы, и со следами неких торопливых сборов. И если в кремлевских палатах оставалось еще былое величие этой власти вроде золоченых вензелей в залах и портретов некогда царствовавших партийных вельмож и вождей, то здесь все оставалось,
Вероятно, сотрудники первой шарашки уже были извещены о воле Церковера и встретили Смотрящего как действующего шефа, с неким проявлением уважения: по крайней мере, каждый руководитель подразделения считал своим долгом провести ознакомительную экскурсию. Раньше эта компания замшелых аналитиков взирала на известного реформатора с нескрываемой ненавистью. Все они когда-то и чего-то лишились – ректорства в вузах, должностей в Академии наук в связи с сокращением научных программ, директорства в НИИ и оборонных предприятиях. А все вместе – элитарного положения в обществе, к коему привыкли и кое выпестовало в них навязчивый снобизм. Пригретые Осколом, они чувствовали его покровительство и защиту, поэтому иногда вели себя вызывающе: могли надменно молчать, если Сторчак к ним обращался, или вовсе по-мальчишески издеваться, демонстративно выворачивая свои карманы в его присутствии.
И лишь сейчас, оказавшись в зоне Д полноправным управляющим, он сразу же заметил, как преобразилось это отрепье империи. Несколько человек изъявили желание уволиться, а остальные начали лебезить и заискивать, чуя, как очень легко можно расстаться с масляным бутербродом соцпакета. Сторчаку было наплевать на ярую ненависть и заискивание, и выгонять никого он не собирался, даже ненавистного Филина: Церковеру действительно удалось собрать в одном месте много продуктивных мозгов, и ценить следовало их серое вещество, а не эфемерные, даже очень сильные чувства.
Ни с кем из зоны Смотрящий и словом не обмолвился о третьем пакете распоряжений, однако через час пребывания в среде аналитиков и начальника разведки прыгающая мысль Оскола обрела логику и равновесие, а многоходовая операция в Болгарии как-то незаметно отодвинулась на второй план.
По крайней мере, именно в зоне Д у Сторчака впервые появилась мысль, что ответ на все оставленные Осколом загадки следует искать здесь.
Ворчащие, насквозь советские, эти старики продолжали жить в своем мире, без компьютеров, без какого-либо программирования, без цифровых технологий и даже со старыми фотоаппаратами, заряженными еще черно-белой пленкой. Они не утратили главного качества ученых – способности анализировать и мыслить (чего не наблюдалось уже в стае молодняка, не приобретшего этих навыков по причине всеобщей компьютеризации), и делали всё по старинке, насыщая среду обитания самой разной информацией, которая всегда была перед глазами, тем самым включая подсознание. Стены в рабочих комнатах были увешаны чертежами, схемами, фотографиями и лозунгами, видимо еще их студенческих времен, однако именно такая наглядность вдруг подсказала Сторчаку ответ, почему следует не откладывая ехать в Новгород.
Оказывается, аналитики и разведчики Оскола давно и упорно изучали музей Забытых Вещей и вывели целую философию его существования, причем наглядную, отраженную на фотобумаге. Многие снимки успели выцвести и покоробиться, приклеенные к бумаге дешевеньким канцелярским клеем, однако эта их старина казалась еще более выразительной. Кроме общих видов здания музея, парка, вспомогательных построек и детальной фотолетописи залов с экспонатами, была целая галерея портретов, мужских и женских, людей пожилых и не очень, сделанных в одном ракурсе, на три четверти оборота, развешанных на стене в некоем строгом порядке. Если смотреть из одной точки, обведенной на полу белой краской, можно одновременно поймать взгляд всех этих людей и тем самым как бы оживить их. Излучение их взоров с простых черно-белых фотографий даже у толстокожего к чужим чувствам Сторчака вызывало непроизвольный и необъяснимый озноб. Неизвестно, кто из аналитиков и бывших чинов разведки открыл этот эффект, кому пришло в голову свести воедино их взгляды, но это было открытие, не подвластное никакой компьютерной программе. Самые разные люди объединялись по неожиданному признаку и качеству – одухотворенности, которое ничем иным нельзя было выявить и замерить, как физическую величину.