Птички в клетках (сборник рассказов)
Шрифт:
— Все пес, — сказал он.
Надо свести его с интересными людьми. Так жить нельзя, думала она. Прямо запредельное что-то.
Он говорил на крыльце, провожая ее:
— Мой дом. Ваш дом. Теперь стоят в четыре раза дороже, чем за них плачено. М-да.
Она решила пригласить его на обед и свести с интересными людьми — да, кого бы позвать? Он такой неконтактный. У нее была бездна знакомых, но сейчас ей вдруг показалось, что все они чуть-чуть не то. В конце концов она никого не позвала.
На диете сидит, старая дурища, решил он, когда она встретила его в дверях, но, оглядев пустую комнату, обратился к испытанному
— Вы меня пригласили? Или мне уйти? Нет, вы меня пригласили, не отпирайтесь. Спасибо. Спасибо.
— Я была в Вене с такими Флэдгейтами. Она певица. Это друзья Дэвида с Сарой.
— Флэдгейты? В первый раз слышу, — сказал он. — Соня в Вене кого-то обхамила. Я был пьян. Она в рот не брала. Так что обхамить умела — ой-ой. Ваш муж пил?
— Нет, конечно.
Он сел на диван. Вечер — Сонино время. Он ждал, что вот-вот прилетит Соня, усядется, уставится на эту женщину со всеми ее проблемами, целомудренно упрятанными под длинным платьем до самой туфельки, покачивающейся вверх-вниз. Но — к его удивлению — Соня не явилась. Фокс сидел у ног хозяйки.
— Как ваш враг? — спросила она за аперитивом. — Этот ваш сослуживец?
— Они с женой пригласили меня на обед, — сказал он.
— Очень мило, — сказала она.
— Люди милы, — сказал он. — Я заметил.
— Он все еще за вами следит?
— Да. И знаете почему? Думает, я чересчур много пью. Прячу в столе бутылку. Дело не в службе. Мы несправедливы к людям. Я. Вы. Все.
На столе, накрытом к обеду, горели свечи.
Свечей не хватало, подумал он. И сказал, когда она внесла суп:
— У нас были свечи. Бедная Соня как-то выбросила их в окно. Ей где-то по роли полагалось.
Суп был белый, охлажденный, и было в нем что-то, чего он не мог разобрать. Но не было соли. Вот именно, думал он, в этой женщине не хватает соли. Пишет весь день про политику и тому подобное, а еду посолить забывает. На второе было тоже что-то белое, рубленое, протертое и с чем-то особенным, черт-те с чем. Вязло в зубах. Рубленая газета, подумал он.
— Бедная Соня совсем не умела готовить, — сказал он с гордостью, ковыряя еду вилкой. — Плюхнет тарелки прямо на пол у плиты, кое-как, и бежит слушать, что говорят гости, а потом из кухни начинает вонять горелым. Я мчусь вниз, а там картошка сгорела дотла и Том облизал все тарелки. Голодовка. Никакого обеда.
— Да что вы! — сказала она.
— Сейчас питаюсь отбивными. Да, — сказал он. — Одна-две ежедневно, десяток в неделю. Я вам надоел? Мне уйти?
На лице у Рейчел уже несколько лет хранилось озабоченное выражение. И вдруг его начисто сняло. Она против воли расхохоталась. Она тряслась от громкого смеха: всю ее крутил вихрь, и она не могла с собой сладить. В крови у нее тоже был вихрь.
— Вы смеялись! — крикнул он. — Вы не протестовали. Вы не писали статью. Вы смеялись. Я разглядел ваши зубы. Отличные. Я раньше не видел, как вы смеетесь.
Пес залаял.
— Она смеялась! — крикнул он псу.
Она пошла варить кофе, очень недовольная тем, что ему удалось так ее подловить. Пока он ее ждал, пес сидел в сомнениях, насторожив уши, прислушиваясь к ней и следя за ним, как часовой.
— Крысы, — шепнул Гилберт. Пес сразу оживился. — Бедный ты малый. Ну и жизнь, — сказал Гилберт.
Пес обиженно зарычал, и Гилберт объяснил, когда она вернулась:
— Я сказал вашему псу, что ему место на ферме.
— Вы
Они перешли в гостиную, и она устроилась на диване разливать кофе.
— Теперь вы на диване, а я в кресле, — сказал он, констатируя расстановку сил. — Соня тоже вечно пересаживалась. Бывало, входит в комнату, а я жду. Куда сядет? Черта с два угадаешь. И в ресторанах. Сядем тут, говорит, а подойдет официант, нет, говорит, не туда — сюда. Никогда не знал, где она приземлится. Как муха. Любила привлекать внимание. Конечно. Именно. Точно.
— Да, — сказала она холодно. — Актриса, одним словом.
— Абсолютно ни при чем, — сказал он. — Женщина.
— Чушь, — сказала она, взбешенная этим "женщина", и подумала: "Теперь моя очередь".
— Мой муж, — начала она, — вечно разъезжал — Москва, Германия, Копенганен, Южная Африка, а когда приезжал домой, не знал минуты покоя, красовался перед животными на ферме, распускал хвост перед амбарами, изгородями, по-французски беседовал с птицами, корчил из себя помещика.
— Оставьте вы беднягу в покое, — сказал он. — Он жив?
— Я уже говорила, — сказала она. — Впрочем, я вам надоела. Не буду, не буду.
Она сама удивилась, что прибегла к его словарю и что вся эта история про нее и про мужа, которую она собиралась рассказать и уже стольким рассказывала, вдруг показалась ей скучной. Хотя — почему и не рассказать этому человеку? И она принялась рассказывать, но ничего не вышло. Она увязала в подробностях. Вечер абсолютно не удался. Гость зевал.
Если уж говорить начистоту, Рейчел годами не вспоминала про мужа. Она не то что забыла его, но он стал для нее общим местом. Теперь же, после того как Гилберт у нее пообедал, муж, вдруг оживившись, взялся ее изводить. Когда по широкому лондонскому небу мчался самолет, она видела, как там сидит муж, не к ней, а к другой неся свой супружеский долг из Москвы, Кейптауна, Копенгагена. Когда она в парке прогуливала собаку, в мужчине, обжимающем на траве девицу, она узнавала его черты; дети, вопившие в колясочке, оказывались его детьми; у мужчины, подававшего мяч ракеткой, было его лицо; и это его нашаривала она взглядом среди занятых крикетом мужчин в белых костюмах. Она воображала внезапные холодные встречи, старательно предвкушала горячую перепалку. Как-то на ее глазах процессия кобелей, задравши хвосты, преследовала сучку; они глупо ухмылялись, скаля влажные зубы, и Сэм устремился туда же; она вся покраснела и накричала на него. И все же она ходила в парк, да, чтоб побыть наедине и развеяться.
Ни в коем случае, не приведи бог, она не хотела бы встретить Гилберта, подоплеку всего этого, но, как злостной подоплеке и положено, он оставался в тени. Она его жалела, это был ее долг, но уж никак не думала, что он вдруг станет для нее мужчиной. Она была буквально готова разоткровенничаться с какой-нибудь женщиной, не с хорошей знакомой, естественно, это был бы кошмар, а скажем, с женщиной, с девушкой, скучающей тут на скамейке, или со случайной встречной в магазине; но нет, она бы в жизни себе не позволила. Она вся издергалась и наорала на доктора, который швырялся в Сэма цветочными горшками. Сэма она теперь баловала. "У тебя красивая голова, — говорила она и гладила его по голове, — и зачем тебе понадобилась эта глупая сучка?" Пес смотрел на нее с обожанием. "Ты суетный", — говорила она.