Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
— Как — крикнул?
— Обыкновенно, как вы иногда.
— Так и вы, товарищ полковник, в воздухе со мной тоже не особенно ласковы, — огрызнулся комэск и тут же гигикнул, точно на стадионе в ворота мяч пропустил. Получалось у него так оттого, что смеялся Яшин, широко растягивая рот, и зубы у него при этом не открывались, а прятались за губами.
Полковник спокойно опустился на табуретку.
— Мне еще с вами быть ласковым. Баба, что ль? — пробурчал он и засмеялся, но засмеялся не над тем, что сказал, а над тем, что, видно, хотел сказать.
Разговор
Я вспомнил слова из характеристики Яшина, записанной в летную книжку: «При длительных перерывах нуждается в дополнительной проверке техники пилотирования. Особенно трудно даются элементы выдерживания направления на взлете…» Интересно, кричал на Яшина инструктор, когда он взлетал? Наверное, нет. А Яшин забыл, как его учили. Надо бы ему напомнить… Говорят, чем лучше командир летает сам, тем больше находит он оригинальных летчиков. Командирам с обыкновенной техникой пилотирования все пилоты кажутся обыкновенными. И в мастерстве они не могут их отличить друг от друга. И, конечно, такие при глубоких сомнениях у летчика ему не скажут: «Не у вас одного так было…» Потому что они уже давно забыли, как у них все начиналось и как было… О других мы часто судим по себе.
— Что же дальше вы решили с Прохоровым делать? — спросил у меня Яшин.
— Проверю в облаках, в реальных условиях. Там видно будет, — ответил я.
— Видно… — не договорил комэск.
Солнце поднялось повыше, его яркие лучи ушли с крышки стола и лежали лишь на подоконнике.
— Несите ягоды командиру, несите, вам говорят! — послышался внизу голос сержанта.
— Не могу я. Лучше сами отнесите, — упорствовал кто-то.
— Вот будете у меня весь вечер дрова рубить, — настойчиво продолжал сержант воспитывать уважение к командиру.
— И буду рубить, чем полковник отругает…
— Вот непонятливый, за что ругать-то?..
Из открытого люка высунулась голова сержанта:
— Товарищ полковник, ягод не хотите?
— А чего же! — живо откликнулся Потанин.
По лестнице поднялся солдат гвардейского роста с белым пушком на обветренном лице. В исцарапанной руке он держал тонкую дужку алюминиевого котелка, до краев наполненного голубицей.
— Разрешите? — робко спросил он и, торопливо зашагав, поставил котелок на край стола.
— Почему же я за ягоды ругать должен? — спросил полковник солдата.
— Не знаю, — ответил тот, удивленно хлопая ресницами. — Разрешите выйти?
— Служите недавно? — полюбопытствовал командир.
— Ага, — ответил он, будто в чем-то сознаваясь. И тут же, вроде опомнившись, выгнув вперед грудь, поправился: — Так точно! — И стал прятать в рукава исцарапанные кулаки.
— Хорошо, идите собирайте ягоды, — улыбнувшись, сказал Виктор Иванович.
Солдат, стряхнув с лица смущение, неловко повернулся и застучал по лестнице тяжелыми сапогами.
Командир глянул
— Товарищ полковник, по радио передали: истребители на полигон вышли! — сообщил сержант.
— Принимайте! — приказал Потанин командиру эскадрильи.
Яшин неторопливо отодвинул глиняную пепельницу, набитую окурками, взял микрофон, поднялся, разглаживая плановую таблицу, смахнул налетевших на нее божьих коровок. Глянул в окно, прищурился.
На горизонте со стороны солнца показалось звено истребителей. Четверка дружно развернулась. Пара самолетов отделилась от них и пошла со снижением, прижимаясь к распадку. Все это было выполнено четко, согласованно.
— Работу разрешаю! — нажимая рычажок микрофона, бросил в эфир руководитель стрельб.
Не доходя до мишеней, истребители, поломав линию полета, резко подскочили вверх, а потом свалились на крыло и в стремительном пике пошли к цели. Истребители, пыхнув злым огнем, описали полукруг и рванулись ввысь. Послышались гулкие удары. Над головой что-то простонало, хрустнуло, точно где-то совсем рядом упало срубленное под корень дерево. От мишеней потянулись к солнцу огненные столбы пыли.
— Отлично! — доложил наблюдатель.
Запахло пороховой гарью. Лес притих, нахохлился. Птичьи голоса умолкли. Только приглушенно шумела за осинками речка.
На заходе появилась следующая пара.
— А эти почему идут по струнке? — спросил Потанин. — Почему не маневрируют? В кино, что ли, снимаются? Тоже мне вояки! Циркачи! По проволоке с шестом. — Полковник криво усмехнулся, его рот изогнулся неровной подковой, показывая золотые, зачерненные ягодой зубы.
— Почему не маневрируете? — спросил Яшин по радио.
Пара самолетов заюлила, как слаломщики на горке, уклоняясь от невидимых пуль и разрывов зенитных снарядов.
— Этим деятелям поставьте двойку! — строго сказал Виктор Иванович.
— Посмотрим, сколько попаданий будет, — спокойно заметил руководитель стрельб.
Самолеты ударили залпом. Над головой волнами колыхнулся грохот, длинно, сыпуче прошел над тайгой и упал за сопками мягко и невесомо, словно кедровые шишки в мох. На земле беспокойно забегали взрывы.
— Я же говорил, товарищ полковник! — с нескрываемой радостью воскликнул Яшин, глядя в бинокль. — По количеству попаданий им и пятерки мало!
— Неуд ставьте, говорю! — твердо пояснил Потанин и сердито посмотрел на самолеты, которые, показав гладкие спины, круто прыгнули вверх. Его взгляд из-под насупленных бровей, устремленный в пространство, как бы сверлил все на пути.
На цели один за другим выходили истребители. Сыпали на мишени огненные трассы, оставляли на земле пыльные всплески и уходили на аэродром. На каждый их заход гулко и утробно откликались распадки.
— Я — Шестьдесят пятый, работу закончил! — доложил ведущий последней пары.