Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
А ведь Потанин сам говорил, что, прежде чем пилотов повести в бой, их надо летать научить, а так они еще до сражения попадают. Но и учить так, как их учат, нельзя. Яшин провозил Прохорова в облаках, не согласовав с ним последовательность действий над приводной радиостанцией. Отсюда ведь и загорелся сыр-бор. И Яшин, буксуя в методике обучения, сыпанул песочку…
Вот что я хотел сказать Потанину. Но его часть передовая, о ней газеты наперегонки пишут. А тут вот приехал… инспектор! Не один пуд соли в училище с ним съели… Но курсы наши и пересекались…
Встретил меня Потанин в
— Тройку Смирнову все-таки ты зря поставил, Виктор, — заметил я как бы между прочим.
Потанин встал, резко выпустил изо рта папиросный дым, уперся ладонями в стол. На лежащую перед ним тетрадку упал сизый комочек пепла.
— Ты о чем это, Сергей?
— На полигоне-то, говорю, зря своим бойцам троек понакатал. Поглядел я нормативы, Яшин прав.
— Ишь ты куда взял, инспектор! Лирику начинаешь разводить. Ты мне брось! Я с ветеранами летал, много от них наслышался, многое у них перенял. И сам вот почитываю. — Полковник провел рукой по полочке с книгами. — Без истории, брат, я гол как сокол. А вы с Яшиным больше стишки почитываете. — Он зло сощурился, вытянул вперед подбородок.
Мне показалось, что Потанин хотел меня подсечь не столько точным ответом на мой вопрос, сколько важным, многозначительным. Увести в историю, чтобы оттуда подальше прыгнуть.
— Не про войну я тебе говорю.
— И я не про войну, а про победу. Про победу наших отцов. Она у нас в крови быть должна. Читай полководцев и поймешь, что к чему. Они здорово толкуют про обучение пилотов перед войной. Сколько тогда у нас хороших летчиков было? Знаешь? Единицы… Чкалов, Громов… Их по пальцам перечесть можно. А как остальные росли? Как цветы в поле — вместе с травой. Почет всем одинаков. Летчик! А каков он? Как стреляет, бомбит, бой ведет? Все летают, учатся. Люди всю жизнь учатся, летчик тем более. Когда юноша учился в школе, его из класса в класс переводили, сделали из него летчика — он стал учиться вообще… А учиться вообще нельзя. Вот война всем летчикам и присвоила классность. Тогда и появились новые Чкаловы и Громовы — Покрышкины, Кожедубы… Их уже и по пальцам не пересчитаешь. А мы таких асов должны были отобрать до войны. Понял?
— Понял! Что тут непонятного? — согласно кивнул я. «Далеко прыгнул…»
— Летчиков надо учить учиться, и учиться не вообще, а боевому совершенствованию, — зажегся Потанин.
«Скрестить оружие… бои… бои… атаки…» — вспомнились протоколы методических советов. А Потанин продолжал:
— Что и говорить, мы подчас действуем по школьному принципу: «Четыре пишем — два в уме…» И документы у нас в порядке, в отличниках ходим… Человек уж так сотворен, что для своего роста должен видеть результаты затраченных усилий. Рабочим на заводе, скажем, присваивают разряды, согласно разрядам устанавливают нормы выработки, соответственно — и оплату. Мы летчикам присвоили классификацию, но разделили их только по умению летать в облаках. А нормативы боевой работы оставили почти прежними — что для летчика первого класса, что для третьего. Справедливо? А подход к оценке в стрельбе должен быть всесторонний.
Я почувствовал, как внутренне соглашаюсь с Потаниным. Только меня коробит его произвол в этом деле. Я спокойно заметил:
— Не против твоих доводов, Виктор. Тогда следовало заранее пересмотреть нормативы. Сделать так, чтобы для молодых пилотов были оценки одни, для опытных — другие. Довести их до сведения и требовать.
— Пересматривайте. Давно бы надо. А то от вас только и слышишь: проконтролировать, усилить, повысить, добиться. — Потанин двинул плечами, будто сбросил груз, который висел у него за спиной. — Вы начальство, вот и глядите. А я буду требовать, как мне выгодно. — Виктор Иванович помолчал. — Мне нужны настоящие воздушные бойцы. И я их такими сделаю. Требовать надо, а не фанфаронить. Кто не выдержит нагрузки, пусть по земле с автоматом бегает.
— Меня страшит произвол в этом деле, беззаконие. Так ведь, знаешь, до чего можно докатиться?
— Произвол? Вот, видишь, ты уже и название придумал. Для тебя произвол, а для меня — другое. А говоришь, помогать приехал. Беззаконие! Юрист какой! — взвинтился Потанин.
— Ты ратуешь за учебу, хотя в эскадрилье Яшина установился твердый принцип естественного отбора. Гнем— не парим, сломаем — не тужим. Пусть с автоматом по земле бегает.
— Вот ты о чем! Вот куда клонишь. Что ж, докладывай в штаб о моем произволе, заодно доложи, что у Потанина летчики пьяные по гарнизону шатаются. Встречал я таких помощничков… Ты, наверное, старое вспомнил? — спросил он.
Я вижу, как глаза Потанина смеются и ощупывают меня. «Этого вопроса я как раз и боялся. Неужели мы были так неосмотрительны, что позволили своим курсам пересечься?»
Я отвернулся, но, снова глянув на Потанина, как бы проверил впечатление и робко спросил:
— Что ты имеешь в виду, Виктор?
— Я имею в виду училищного инструктора, который тебя выгнать хотел.
Его ответ вмиг сбросил с меня напряжение: не об этом я думал.
— Как же забыть инструктора, своего благодетеля?
— Но помнить-то надо не злое и обидное, а умное и доброе. Тебя все-таки выпустили самостоятельно. Нашлись люди.
— Нашлись. Но могло все сложиться по-другому…
— Ничего, золото и в грязи блестит.
— Зря ты, Виктор Иванович, закручиваешься. Мой случай в училище как раз и говорит о том, что к каждому летчику нужен свой ключик.
— Еще один ключник объявился! — воскликнул Потанин и схватился за голову — Сколько вас, теоретиков, развелось! Скажи лучше, что ты решил с Прохоровым?
— Проверю его в облаках… Может, и… выпущу…
— «Может», — передразнил полковник. — Все вы со стороны смелые, а чуть что — и в кусты…
— Чего ты сердишься? Я понимаю, сейчас уже нельзя научить пилота летать хорошо или плохо. Его надо научить летать отлично или угробить. Это ты имеешь в виду?
— Во-во! — вроде бы раскручиваясь в обратную сторону, оживился Потанин. — Выдержит ли твой Прохоров нагрузку, выйдет ли из него настоящий воздушный боец?
— Выйдет, Виктор, выйдет.