Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Так прошел месяц в трудах и хлопотах. Труды были большей частью однообразными — выкашивание большого сада, сбор плодов с одичавших грушевых деревьев, ронявших мелкие, но очень сладкие груши. Эти высохшие плоды мы использовали вместо конфет. Архимандрит начал сооружать большую пристройку к дому в виде кладовой, что, конечно, оказалось совершенно необходимо, так как места в доме не хватало даже для нас, тем более для хранения в нем продуктов и инструментов. Он привез с собой бензопилу и довольно ловко управлялся с ней: валил большие прямоствольные осины и затем распиливал их вдоль на широкие доски. Это был очень трудоемкий
К сожалению, постепенно в наших отношениях стали возникать недоразумения, вызванные моим неправильным поведением. Архимандрит, уж так сложилось с поры его экономства, предпочитал командный стиль управления, который обычно распространен в монастырях. Присмотревшись к нам, ребята стали держаться поближе ко мне, с удовольствием выполняли мои просьбы. Отец Пимен все чаще оставался один, и ревность начала проникать в его сердце. Это было видно по тому, как часто у него стали хмуриться брови. Я упрямо не хотел принимать отношения «подчиненный и начальник», твердо зная, что для лесной жизни они не годятся.
Моя вина состояла в том, что наших молодых помощников надлежало тактично обратить к искреннему послушанию и уважению к начальнику скита и моему другу личным примером в послушании, что, конечно, принесло бы пользу всем нам. Но во мне также возник ропот из-за того, что командные методы распространялись и на меня. Это начало сказываться на нашем общении. Мне стало интереснее общаться с простыми, не имеющими никаких претензий парнями, чем с суровым, нахмуренным архимандритом, которому необходимо было подчиняться. Однажды я, под действием душевного сопротивления, воспротивился какому-то его приказанию. Мой друг вышел из себя и закричал на меня:
— Когда же это кончится? Ты что это себе позволяешь?
Прости меня и мое упрямство, мой добрый старый товарищ! К вечеру мы помирились, и все же постижение сути истинного монашеского послушания пока еще мне упорно не давалось. Я понимал, что поступаю неправильно, но никак не хотел это признавать.
Начало нашей жизни на Решевей вызвало необходимость закупить емкости для хранения продуктов, так как по ночам полчища крыс сновали по дому и портили продукты и одежду. Мы с отцом Пименом вылетели в Сухуми, где матушка передала мне два письма. Мой отец сообщал, что он жив и здоров, ходит в Лавру на службы и молится обо мне у преподобного Сергия. Из монастыря к нему приходят батюшки. Экономский отдел, а также все столяры и слесари кланяются и просят молитв. Отец Кирилл писал, что мне следует довериться в послушании нашему архимандриту, уверяя, что Бог исправит его ошибки ради нашего единодушия и послушания.
Нам тут же захотелось дозвониться до батюшки, чтобы, воспользовавшись случаем, услышать его родной голос. Сначала со старцем разговаривал отец Пимен, потом он передал трубку мне:
— Отче, благословите! Я очень благодарен за ваше доброе письмо, но есть у меня один вопрос…
— Слушаю, слушаю! — раздался в трубке приветливый голос.
— Батюшка, как же так? — в моем голосе прозвучала боль. —
— Пойми, отец Симон, только ты и есть истинный виновник во всех искушениях… — было слышно, как старец улыбается при этих словах. — Когда ты как следует это поймешь, все твои проблемы закончатся! Подвизайся, смиряйся и трудись во славу Божию… С Богом, дорогой!
Счастливые от разговора с батюшкой, мы занялись делами: закупили большие баки с крышками для хранения продуктов и заодно положили деньги, переданные на скит отцом Кириллом, в сберкассу, рассудив, что так они будут сохраннее. Купив еще лопаты и мотыги для огорода, на следующий день мы вернулись на Псху, спеша добраться до скита, где нас ожидали новые события.
В Сухуми у матушки Ольги мы снова встретили поэта Алексея, присоединившегося к нам. Он ссылался на то, что его благословил на Кавказ отец Кирилл. Помня, что нам дороги каждые лишние руки, мы взяли его с собой. От него мы с печалью узнали, что его духовник, схииеромонах Моисей, неожиданно разболелся и скоропостижно скончался, оставив в скорби всех многочисленных чад.
На Грибзу с баками для продуктов со мной отправились добровольцы: двое молодых ребят, а также москвич в больших очках, с жалобно поднятыми над переносицей бровями, словно от зубной боли — чадо отца Пимена и поэт, как всегда в пути находившийся в раздраженном состоянии духа. Москвич на первых же километрах упал вместе с рюкзаком в обрыв, где его падение задержали кусты рододендрона. Поэт на половине пути начал хандрить и ссориться с москвичом, допуская язвительные шутки:
— Ты там что, в кустах мозги потерял?
— Зачем ты так говоришь? — заступился я за нерасторопного парня.
— Ничего, это я его смиряю! Он смиренный, понесет и мое слово…
Тот действительно переносил любую обиду добродушно и тихонько признался мне, что не держит на поэта никакой обиды. Это было верно: чего-чего, а смирения ему занимать не приходилось.
На подходе к Грибзе нам пришлось остановиться: на островке посередине реки стоял вертолет. На берегу горел костер, пахло едой. У костра сидели люди, похожие лицами на военных. Один из мужчин поднял голову. Он удивился, увидев нас, и крикнул с акцентом:
— Эй, куда вы с баками собрались?
— Грибы собираем… — вырвалось у меня.
— Ну вы даете… Вы что, сразу их засаливать будете? Кто ж с такими баками грибы собирает? — покрутил головой любопытный «военный».
Остальные молча проводили нас подозрительными взглядами. На крутом подъеме поэт, задыхаясь, спросил:
— Сколько еще метров до твоей поляны?
— Шестьдесят примерно… — ответил я, имея в виду набор высоты.
Наш спутник принялся считать и насчитал сто шестьдесят шагов. — Нехорошо врать!
— Так я же говорил о высоте… — оправдывался я.
— Так я же, так я же… — передразнил он.
Поэт явно был не в духе. Однако красота окружающего ландшафта принесла в наши души умиротворение: по вершинам расплескался мягкими всполохами закат, окутывая скалы низкоползущим туманом, передав сердцам созерцательное настроение. На поляне, переведя дух, мой спутник долго черкал карандашом в записной книжке и наутро прочел очень неплохие стихи. Этим дням я тоже посвятил стихотворение. Оно написалось неожиданно легко.