Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Проводив гостей, я встретился на Псху с Василием Николаевичем и попросил без необходимости не распространять сведения о точном месторасположении моей кельи на Грибзе.
— Ну конечно, никому не скажу! — уверил меня мой друг. — Но я же должен знать, где вы находитесь, если что случится с вами…
Лицо его говорило о том, что он весьма польщен сообщенной ему тайной и любопытство его было полностью удовлетворено. Отец Кирилл оказался прав, посоветовав мне открыть секрет местным жителям. Люди утратили всякое любопытство, и подозрения по поводу моего уединения быстро рассеялись.
Когда геолог услышал мой рассказ о волках, он начал молча рыться
— Возьми, отец, пригодится!
— Но я не умею пользоваться… — запротестовал я.
— Это просто, — продолжал настаивать мой друг. — Вот ракеты к ней. Не понадобится, весной вернешь.
Подумав, я положил ракетницу в рюкзак. Действительно, мало ли что может случиться? Уложив в рюкзак крупы, пшено и гречку, я пообещал спуститься в скит в начале ноября, чтобы вместе поднять лущеную кукурузу, фасоль и горох, а также наши сухофрукты — сушеные яблоки и груши, которые мы вместе заготовили на зиму.
Но этим обещаниям не суждено было сбыться. В начале ноября полили безпрерывные холодные дожди, которые в конце месяца перешли в сильные снегопады и совершенно неожиданно перекрыли для меня все возможности занести на зимовку мои «витаминные» продукты и заготовленные сухофрукты. Пришлось заново перераспределить имеющуюся у меня муку и крупы, чтобы дотянуть до весны. Обильный снег ложился на еще зеленые кустарники и деревья, погребая их под снежным покровом на долгие зимние месяцы. Пытаясь запастись витаминами, я начал собирать черничные листья для чая и мороженые ягоды ежевики, уже безвкусные и водянистые. Кое-где удалось набрать немного ягод рябины и калины, тоже потерявших всякий вкус. На всякий случай я всегда брал с собой ракетницу, положив ее в карман куртки.
Перед снегопадами, в осенний непрекращающийся ливень, когда я совсем не ожидал гостей, раздался стук в дверь. Открыв ее, я увидел молодого белокурого парня в брезентовом плаще с автоматом. Охотник вошел в келью, автомат поставил у колена. Я предложил ему чай. Он пил его неторопливо, бросая исподлобья осторожные взгляды на иконы, на книги, на инструмент в углу. Этот парень был одним из сыновей неверующего охотника. Его мама стала у нас ревностной прихожанкой и пела на клиросе.
Из рассказа гостя я понял, что его прислал Василий Николаевич, обеспокоенный тем, что пропал его сын, «афганец», который ушел на пасеку за Решевей и не вернулся до сих пор. Пчеловод спрашивал, не заходил ли его сын ко мне, и просил помолиться. На этом мой посетитель допил чай и ушел. Раздосадованный, я вернулся в келью. Зачем Василий сообщил ему мое скрытое место? В душе поселилась тревога о пропавшем сыне моего друга и безпокойство за самого себя. Теперь в любой момент можно было ожидать кого угодно.
Холодные дожди лили не переставая. Через две недели вновь раздался стук, и я услышал голос Василия Николаевича. Весь промокший, он ввалился в келью, сильно усталый. На его лице застыла скорбь.
— Простите, батюшка, что рассказал постороннему о вашей келье… Но тут такое дело! — Он развел рукам и горестно вздохнул. — Не можем найти сына! Наши мужики обыскали все вокруг. Месяц уже ищем. Погода ужасная, а мы ходим, сына ищем. Должно быть, погиб… Хотя бы тело удалось найти, помолитесь, батюшка! Тошно бывает в окно поглядеть… — добавил печально пчеловод в совершенном упадке духа. Слезинки заблестели в уголках его глаз. Убитого горем отца было искренне жаль.
— Ничего, Василий Николаевич, помолимся вместе, Бог даст, какое-нибудь известие получим!
— Нет, вряд ли… Уже почти месяц, а он как в воду канул… Думаю, утонул.
— Может, по берегам поискать? — предложил я.
— По берегам и искали, никаких следов! Ну, я пошел… Прошу ваших молитв о сыночке моем…
— Подождите, Василий Николаевич, давайте молебен отслужим Матери Божией!
Я надел епитрахиль. Мы пропели молебен и прочитали акафист.
— Ну, теперь вроде полегче, спасибо, батюшка! — стал прощаться мой гость. — Благополучной вам зимовки. Весной, если Господь приведет, свидимся…
Мы распрощались, и я остался один на один с тревожными думами.
В один из походов за листьями черники, когда лег снег, метрах в десяти от себя, внизу на полянке, я неожиданно увидел медведицу с медвежонком. Они разгребали наст и разыскивали в опавшей листве буковые орешки. Во мне, видимо, осталось достаточно дерзости и самонадеянности, так как я смело заговорил с медведицей, пытаясь приручить ее:
— Медведица, не бойся меня, ведь мы с тобой соседи!
Она подняла голову и внимательно посмотрела на меня. Годовалый медвежонок залез ей под брюхо.
Вдруг медведица с рыком кинулась на меня, с треском ломая кусты. Раскрыв с устрашающим ревом пасть, она приблизила ее к моему лицу. Не знаю как, из моей груди вырвался сильный грозный крик, от которого медведица оторопела. Рявкнув, она развернулась и прыжками бросилась вниз к медвежонку. Они вместе скрылись в зарослях рододендрона. Только теперь, вслед за криком, мои губы прошептали: «Господи, помилуй!» Я перекрестился и, не помня себя, стал уходить по направлению к своей келье, проваливаясь в снежные заносы.
Нащупав в кармане горсть сухарей, я принялся разбрасывать их позади себя в наивной надежде, что если медведица опомнится и бросится по следу, сухарики остановят ее. Когда я вошел в келью, мне стало по-настоящему страшно. Ведь я мог за доли секунды глупо погибнуть по собственному неразумию. Руки и ноги дрожали мелкой дрожью. Я присел на деревянный топчан и услышал, как что-то тяжелое стукнуло в кармане куртки. Оторопь взяла меня — рука нащупала в кармане заряженную ракетницу, о которой я даже не вспомнил!
«Господи, прости меня, дурака! — громко сказал я, смотря на икону Спасителя. — Никогда больше не буду дерзким и самонадеянным, а стану вести себя в лесу смиренно и с уважением ко всему живому… Слава Тебе, Боже, что именно Ты спас меня от гибели, а не эта дурацкая ракетница!» Я унес ее в пристройку и спрятал в подпол, решив больше никогда не ходить в лесу с оружием.
В начале декабря подули сильные ветра. Лес стонал и скрипел на все свои таинственные голоса. Особенно страшно было по ночам. Мне вновь стало казаться, что моя огромная пихта, высотой метров в шестьдесят, рухнет на келью. Каждое утро я выходил наружу и смотрел, не начала ли она крениться, не сломается ли от бури. И все же в одну из таких кромешных ночей, с истошным завыванием ветра, мне пришлось в ужасе вскочить с топчана, на котором я молился по четкам. По лесу шел страшный гул: где-то вверху с треском и грохотом валились деревья. И этот грохот шел на келью. Я выскочил в страхе и трепете в ночную воющую тьму и, перекрикивая гул бури, стал кричать в темноту: «Господи, Боже мой, милый и родной, пощади, пощади мою келью и меня самого!» Невероятный треск раздался где-то впереди меня, и гигантская пихта рухнула в темноте, обдав меня ворохом мелких веток и снопом разлетевшихся игл.