Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Первый умерший, которого мы увидели, не вызвал у нас, детей, чувства страха, а скорее удивление перед странным поведением взрослых, которые словно играли в неприятную игру, в истинность которой не верило детское сердце. Каждый раз после Пасхи сельчане, приготовив куличи, различные печеные изделия и набрав в сумки крашеных яиц, отправлялись со всей этой снедью на кладбище, где поминали своих близких. Так делала и моя мама, с которой я ходил среди могильных крестов, держась за ее руку. В то время она была глубоко верующей, на всю жизнь отказалась от мяса, и я часто видел ее молящейся. Помню огромное количество полевых цветов, сплетенных в венки, которые украшали деревянные
Вернувшись домой, я пытался представить себя мертвым: закрывал глаза и переставал на мгновение дышать. То, что мое тело существует, ходит, бегает, совершает разнообразные действия, я понимал, но в то же самое время не чувствовал, что оно имеет вес, чувство тяжести тела отсутствовало полностью. Состояние легкости и спокойного счастья не оставляло меня ни на миг. И даже когда я закрывал глаза, оно не менялось и наполняло всего меня ощущением полноты жизни, не имеющей ни перерывов, ни конца. Как же эта жизнь могла умереть? И почему взрослые так скорбят при виде мертвого тела, если жизнь умершего не прерывалась?
Ощущение того, что я никогда не могу умереть, наполняло сердце тихой радостью и пронизывало все движения моего тела. Это было чувство безграничной доброй свободы, которое трудно было сдерживать. Усидеть дома я не мог, потому что улица и дом для меня были одно и то же. Безпрерывно хотелось прыгать, чтобы достать головой до неба, или хотя бы до белых облаков, бежать, обгоняя не только соседским мальчишек, но даже ветер, и смеяться звонче всех птиц в округе.
— Вот непоседа растет… — улыбаясь, ворчала бабушка.
— Ну когда же ты угомонишься? — удивлялась мама.
А мне казалось, что я веду себя спокойно, что это только взрослые какие-то неуклюжие и замедленные, словно спят на ходу. Во все время детства мне не хотелось есть дома, потому что мои друзья, как и я, постоянно что-то ели по садам и огородам: недозрелые яблоки, с ужасным вяжущим вкусом, зеленые кислые абрикосы, страшно терпкие ягоды терновника, вишневую смолу, текущую из трещин древесной коры, зеленые вишни с белыми косточками, ароматные и душистые цветы акации, даже мел — и все это казалось необыкновенно вкусным, и толк в этой еде понимали только мы.
Домашние обеды, такие привлекательные на вид, есть абсолютно не хотелось. В тарелке супа я видел лишь острова из картофеля, разделенные суповыми проливами, с подводными рифами моркови и вермишели. Мой корабль — столовая ложка, отважно скользил по этим проливам, причаливал к неисследованным картофельным островам и даже тонул в суповом море.
— Отец, посмотри, что он творит в своей тарелке! — не выдерживала мама.
— Сын, если не будешь есть, не станешь сильным и здоровым! — строго внушал мне он.
Сильным и здоровым мне хотелось быть, но играть хотелось еще больше, и все начиналось сначала: огорчения быстро забывались, а детской впечатлительной восторженности казалось не будет конца.
Безсознательно вечность еще присутствует в детстве во всей своей открытости, пока душа, только что вышедшая, словно из Божественной колыбели, из вечности, и несущая ее в себе, не отуманена никакими домыслами и догадками. Именно это ощущение вечной жизни ценно в детстве любого ребенка, оно придает глубокий смысл и полноту этому периоду жизни. Если бы я тогда мог выражать свои переживания, я бы неустанно благодарил Бога за неизреченные
ПЕРВЫЕ ВОСТОРГИ
Ты, Господи, Сущий и Пресущественный, вечно юное и нестареющее Существо, будучи Создателем вечности, не старея, Ты рождаешь вечное, оставаясь вечно юным. Создавая и творя все новое и юное, Ты остаешься вечным, и даже сама вечность — всего лишь одно из безчисленных Твоих проявлений. Жизнь становится непреодолимой стеной для тех, кто пытается проломить эту стену своими усилиями. Но для чистых и кротких своих детей непостижимое Божественное бытие раскрывает любящие отцовские объятия, приглашая их в чудесный и светлый мир незабываемого детства.
Время в те незабвенные годы для детского сердца отсутствовало совершенно. Вернее, в нем не было никакого понятия о времени, потому что определять время по часам я научился уже в школе. Утро наступало просто, как факт, не имеющий никакого отсчета. По крайней мере, в нем не было никакой протяженности во времени. Если бы мне тогда сказали, что будет только утро и больше ничего, это было бы то же самое, как если бы сказали, что будет жизнь. Одного только утра хватало для целой жизни, имеющей начало, но не имеющей конца. Затем это вечное утро сразу же, без промедления, становилось полднем, настолько цельным и прекрасным, что его одного хватило бы на несколько жизней взрослого человека.
Игры сменяли друг друга, так как всегда кто-нибудь придумывал новую игру, и забавы продолжались без всякого отдыха. Больше всего нам нравилось играть в догонялки, увертываясь от ловких и цепких рук догоняющего, но все другие ощущения затмевало лазание по деревьям. Ведь нужно было, проявив всю свою ловкость и умение, вскарабкаться по стволу кряжистого дуба, упирающегося вершиной в небо, а затем спуститься по длинной горизонтальной ветке, растущей высоко над землей, чтобы она, сгибаясь, могла опустить на траву того, кто карабкался по ней.
— Что за наказание растет? — вздыхала мама, зашивая мои порванные штанишки и рубашки. — Рвет все, что ни купишь…
Тогда же, Господи, Ты спас меня от гибели, подтвердив Свою неустанную заботу о всех нас, Твоих детях, чей неусыпный сторож — опасность, о которой я позабыл в своих играх. Как-то раз, сидя на тонких ветках на самой верхушке большого клена, я любовался окрестностями и время от времени сверху насмешливо поглядывал на двух мальчиков, сидевших пониже и не решавшихся вскарабкаться на ту высоту, где сидел я. Неожиданно ветка, на которой я восседал, хрустнув, сломалась, и мое тело стремительно полетело вниз, где угрожающе торчали острые прутья железной ограды. Не успев испугаться, я упал сверху на нижнего мальчика, который сидел на развилке ствола. Падение на него остановило мою гибель, вернее, Твоя милость, Господи, и Твоя нескончаемая любовь. Еще мы делились на две «армии» и с азартом играли в войну до полной победы одной из «армий». А летний полдень все не заканчивался и, может быть, не закончился бы никогда, если бы не голоса мам, доносившихся с каждого двора с призывом прекращать игры и поскорее спешить на обед.