Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Покой приходит в душу незаметно, в отличие от страстей. Страсти порабощают ее грехом, а покой дает душе ощутить первые реальные признаки освобождения от греха, которые сердце уже никогда не забудет. Отказавшись от развлечений, душа в уединении становится подобна чуткой струне, воспринимающей мелодию вечности.
Когда по безлюдной зимней долине ползет грузовая машина, тяжело переваливаясь на ухабах и валунах, рев надрывающегося двигателя слышен издалека. В один из таких холодных угасающих вечеров до моего слуха донесся ободряющий гул тяжелого груженого автомобиля. Я прижался лбом к морозному стеклу — неужели сюда? Было слышно как грузовик, завывая мотором, переправляется
Разгрузив машину, мы быстро установили в моем холодном помещении железную печурку, приладили трубу в дымоход, и блики огня вскоре заплясали на стенах моей комнаты. За чаем наша беседа затянулась допоздна и мы разошлись, когда водитель уже давно храпел на раскладушке в комнате учителя. Условившись о примерных сроках моего возвращения, рано утром я с этой же машиной уехал в Душанбе, где меня радостно встретили родители.
— А вот и счастье наше приехало! — выбежав на порог, воскликнула мама. — Худой, какой худой! — всплеснула она руками. — Скорей умывайся и садись есть.
Подошел отец, уважительно пожал руку:
— С приездом, сын! Работа — это самое главное для человека…
Пока я ел, мать забегала то с одной стороны, то с другой.
— Возьми еще блинчиков, сынок! Я тебе морковных котлет приготовлю, пальчики оближешь…
За время обеда она успела рассказать все новости о соседях, о магазинах и рынках.
— Мама, после гор мне это совсем не идет в голову!
— С кем же мне еще поделиться? Ты ешь и слушай. Это же моя жизнь, сынок!
Отец больше расспрашивал о дальних краях: как живу, что делаю, кто напарник? Слушая мои повествования, одобрительно кивал головой:
— Я тоже с тобой как-нибудь в горы съезжу!
Его воодушевление передалось и матери:
— Куда тебе, старый? Сиди уже… И так ходишь еле-еле, кряхтишь, как столетний дед!
Теперь наши отношения полностью изменились — мама никогда не противилась тому, что я посвящаю все свое время чтению книг и молитве и что у меня в молитвенной комнате находятся иконы. Отец молчаливо принял мой окончательный выбор — жить чистой и целомудренной жизнью. Мама начала даже поговаривать: «А все-таки хорошо, сынок, что ты не женился!» С отцом мы занимались домашним хозяйством и садом и, в основном, мне приходилось быть ему помощником, потому что он умел все делать очень толково и, конечно Лее, лучше чем я. С мамой мы ходили на местный рынок и привозили оттуда на тележке арбузы, дыни, а также сладкие длинные тыквы. Она искусно запекала их в духовке. Отец получал пенсию, которую ему перевели в Таджикистан. Этих денег родителям хватало с избытком на все их нужды. От меня никаких сумм они не брали, что давало мне возможность тратить их по своему усмотрению — в основном, на книги из магазина «Наука» и путешествия. Именно в путешествиях молитва становилась более живой, а сердце отторгалось от всего земного. Тогда я ощущал себя одной из вольных птиц небесных, о которых говорил Христос.
И все же в некоторых вопросах я не мог достигнуть с мамой взаимопонимания. Она, видя мой строгий пост и чрезмерную худобу, внешне не протестовала, но тайком выправляла мое питание на свой лад. Как я ни пытался дома готовить себе еду отдельно, в своей горной кастрюльке, мама настаивала на том, чтобы обеды для меня готовила она.
— Сынок, сделать тебе что-нибудь на кухне —
Мамины морковные котлеты были изумительны и я часто просил ее приготовить их на обед. Однажды я спросил:
— Мама, а как ты делаешь свои котлеты из моркови, что они не рассыпаются?
— Я все готовлю по рецепту, поэтому они получаются такими вкусными! — уверяла она.
Однажды, зайдя на кухню, я увидел готовящиеся морковные котлеты и возле них на столе яичную скорлупу. Прости меня, моя дорогая мама, что я не сумел терпеливо промолчать! Я не понимал, что был гневливым и вспыльчивым и даже не считал это пороком, а ты переносила мои выговоры с таким терпением и кротостью, что к этой мере я пытаюсь приблизиться до сих пор.
В этот период гнев начал открывать мне свою разрушительную силу. Боже, каюсь Тебе в том, что с ближними я был гневлив и раздражителен, а с друзьями приветлив и весел, с родными был груб и невнимателен, а с любым встречным вежлив и предупредителен! Снова и снова я пытался сам готовить себе еду. Со стыдом вспоминаю, как ты, кроткая моя мама, встретила меня однажды с моей кастрюлькой, в которой сварила для меня рыбный суп, с любовью приготовленный тобою. И как не поглотила меня, безрассудного, земля? Как, Господи, Ты, не протестуя, смотрел на происходящее, когда я с гневом швырнул мамину кастрюльку с супом на землю? И ты, мама, лишь кротко сказала: «Зачем же посуду бить, сынок?» Боже, покрываюсь стыдом с головы до ног за свое поведение, когда я, воображая себя отшельником, ни на шаг не удалился от гнева и раздражения!
После этого случая, попросив у мамы прощения, горько раскаявшись пред иконами, я решил полностью изменить свое отношение к родителям и, в первую очередь, почитать их и служить им, как Самому Христу. Это полностью изменило наши отношения и сильно укрепило взаимную любовь, а заодно постепенно привело меня к практическому осознанию того, что нужно возвращать неоплатные долги родителям — любя и почитая их первыми после Бога. Тот, кто чтит друзей больше своих родителей, безчестит самого себя, но чтущий отца и мать быстро обретает милость Божию.
В Богизогоне я продолжал приучать себя к холоду и жаре. Для этого я ходил зимой босиком по снегу, а летом — по горячей пыли, которой на дорогах в это время бездожия лежало чуть ли не по щиколотку. Пыль была такой горячей, что иногда приходилось делать огромные прыжки, чтобы добежать до какой-нибудь тени, чтобы остыть в тени деревьев. Благодаря такому горячему «прогреванию» мне удалось полностью излечиться от артрита и болей в спине, которые донимали меня после уединения на Рице. До конца ноября я понуждал себя окунаться в реке, вода которой становилась очень холодной. Так как зимой, в снегопад, до реки часто не было возможности добраться, я ходил у себя во дворе по глубокому снегу босиком и обтирался снегом по пояс. И все же добиться того, чтобы преодолеть воздействие непогоды, как я мечтал, и жить с минимальным набором одежды, как я представлял себе аскетизм, мне не удалось. Слава Богу, что я не заболел от зимних закаливаний, но в чем-то сила воли и выносливость, чтобы терпеть неблагоприятные условия, значительно укрепились.
Ходя босиком по летним тропинкам, с обеих сторон заросших большими синими колючками, я приучал себя к постоянному вниманию, чтобы не наступить на опасные шипы, а также на змей, любящих в жаркий зной лежать на тропинках, греясь в горячей пыли. Это упражнение со временем развило силу внимания и очень помогало мне в городе ходить по улицам, видя только тротуар, чтобы не отвлекаться от молитвы и не рассеиваться. Заодно умение удерживать внимание внутри отучило меня от дурной привычки заглядываться на девушек, которые после горного уединения все казались необыкновенно красивыми.