Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Мои новые увлечения не нашли поддержки дома. Горы все больше становились для меня единственным прибежищем…
В середине апреля возвратились москвичи, которых я познакомил с моими родителями. Видя нашу дружбу, они предложили этой семейной паре поселиться во флигеле, пока их мебель перевозилась в контейнере по железной дороге. В Институте сейсмологии тем временем продолжались непонятные переговоры, и мы слышали уклончивые ответы, что нужно немного подождать.
Весна стремительно вступала в свои права, в городе уже становилось жарко, а горы манили своими сверкающими вершинами. Мы втроем решили отправиться в небольшое путешествие по Оби-Хингоу, там мне как раз хотелось посетить один полюбившийся мне кишлак. На попутном микроавтобусе нас довезли
Мы весело горланили нашу песню, отражавшую состояние наших душ, не заметив, что быстро стемнело. Жена журналиста еще затянула песню о бродяге с Байкала, но когда она назвала байкальский ветер «Баргузин», наше пение закончилось веселым смехом. Вдали тускло светились огоньки придорожного кишлака. До чего же добрые люди жили тогда: в полной темноте деревенские таджики проводили нас в мехмонхону, маленький домик для гостей, разожгли печь, приготовили чай и принесли угощение. Затем достали из нишы в стене гору ватных одеял и, оставив нам керосиновую лампу и пожелав доброй ночи, удалились. В темноте мы не разглядели даже лиц наших благодетелей.
В полутьме, при слабом мерцании лампы, мы разговорились о вере. Мои новые друзья давно стали верующими, а их сын учился в Киевской семинарии. Они читали утренние и вечерние молитвы, регулярно исповедовались у священника и причащались. Супруги долго увещевали меня отказаться от самостоятельных поисков Христа и преодолеть настороженность перед отчетностью священников в КГБ и их сотрудничеством с «органами». Как верующие люди, журналист и его жена дотошно объясняли, что мое Православие страдает, мягко говоря, некоторой неполнотой, потому что в Церкви всегда есть искренние, достойные священнослужители и мое отстранение от них не может привести ни к чему хорошему.
— Вне Церкви невозможно стать христианином, Федор! Кому Церковь — не мать, тому Бог — не Отец!
— К Церкви я отношусь с большим почтением, а вот к священнослужителям — с опаской… — попытался я объяснить свою позицию.
— Ты не прав, Федор! Если ты принимаешь Церковь, то принимаешь и священников. Поверь, среди них много достойных людей!
— А сотрудники КГБ? — я привел свой последний аргумент.
— Ну и что? КГБ ничего не смог сделать с Церковью и никогда не сможет подчинить ее. Ты молись, чтобы Бог привел тебя к настоящим искренним священникам, и все устроится, вот увидишь!
После беседы с моими доброжелателями я крепко задумался о своем дальнейшем жизненном пути и понемногу во мне стали происходить значительные изменения под воздействием серьезных жизненных испытаний, приведших меня полностью и безоговорочно к Церкви.
Вначале спасение далеко отстоит от грешников, как чистая и прозрачная река далека от застоявшегося болота. Когда ясность и чистота благодати проникают в сердце через покаяние, оно начинает быстро приближаться к спасению, подобно стремительной горной реке, впадающей в безбрежное море. Одно из тяжелейших испытаний — испытание отчаянием найти истину. Уход от лжи еще не есть нахождение самой истины, но как заря предвещает восход
ИСПЫТАНИЯ
Период напряженных исканий и горения души в поисках истины, которая открывается душе как Христос, полон душевных бурь и опасностей. Но этот период также полон и обилием незримой благодатной помощи от Господа Иисуса решительному сердцу, ищущему Его.
Разнообразие впечатлений и обстоятельств очаровывает душу, создавая в ней безчисленные привязанности. Только преодолевая их, она начинает жаждать Божественной любви, проходя этап за этапом непростую проверку на прочность и стойкость своей веры и не впадая в отчаяние от неудач.
Ярким солнечным утром мы подошли к подвесному мосту через Оби-Хингоу. На той стороне реки у меня осенью нежданно-негаданно появился собственный дом. Еще работая в Богизогоне, до приезда москвичей, я попал на Оби-Хингоу ранней осенью, куда я ездил с одним художником из Ташкента, который, как и я, любил горы. Позже он перебрался в Америку и связь с ним потерялась. С этим спутником мы на маленьком самолете летали в Джиргаталь, чтобы увидеть высочайший пик страны — пик Коммунизма. Когда за окном самолета замелькали высокогорные луга, мой товарищ удивленно завертел головой:
— А где же горы?
— А ты не смотри вниз, ты смотри вверх! — засмеялся я. В иллюминаторе самолета, на недосягаемой для него высоте, висел белый шлейф снежной пыли, сдуваемой с отточено красивого пика, возвышавшегося среди белых громад. Он полностью выбил из нас все прежние представления о горах своей запредельной красотой.
Покоренные величавостью Памирских гор, мы решили по Оби-Хингоу пройти пешком. Наше путешествие обернулось неожиданным подарком. Семья таджиков, у которых мы заночевали, поведала нам, что на противоположном берегу реки у них есть еще один дом, в котором они не живут. Мой спутник разволновался:
— Слушай, ты же любишь уединение, попроси эту кибитку для себя, а я буду к тебе приезжать! Хозяевам можно в благодарность привезти из Ташкента хороший ковер — и дом наш!
По длинному подвесному мосту мы перебрались на ту сторону и на чрезвычайно живописной поляне (с чистым ручьем, текущим через нее), которая с трех сторон была окружена безлюдными лесными хребтами, мы увидели небольшой домик, представлявший собой небольшую кибитку, сложенную из камня. Мы прожили в этом домике недели три, покупая продукты у местных жителей. Мне там так понравилось, что я оставил в этом доме спальник и немного горной одежды, чтобы периодически приезжать туда. С хозяевами мы договорились, они обещали дать нам справку на подаренное жилье. Ташкентец потом привез им подарки: хороший ковер и дорогие платки. Уединенная кибитка, как мы полагали, стала нашей. О ней мы с моим знакомым условились не рассказывать никому, чтобы сохранить это место втайне.
В нашей поездке по Оби-Хингоу я с москвичами вновь поднялся туда, но в «моем» доме уже поселились люди — молодая пара таджиков, которым негде было жить, дальняя родня хозяев дома. Всего год я побыл владельцем уединенного дома, и теперь мое владение закрылось для меня навсегда. Я забрал свой спальник и одежду, и мы снова двинулись в путь.
Через несколько километров нас подобрал «уазик», и мы вышли в поселке Тавиль-Дора, с грандиозными блоками скальных конгломератов, стороживших входы в лесные ущелья. Вокруг еще лежал снег, но ходить по нему было легко, так как он крепко смерзался за ночь. Полюбовавшись на окрестности поселка, мы вышли к местному аэропорту. К нам подошел высокий русский мужчина, заинтересовавшийся тем, что мы делаем в такой глуши. Он представился начальником метеостанции «Хабуробад», расположенной на одноименном высокогорном перевале, являющемся границей между Памиром и Афганистаном. Вертолет метеослужбы должен был доставить его в горный кишлак, откуда всего двадцать минут пешком до станции, и он, как начальник, приглашал нас в гости.