Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
— Нельзя жить в тупике. Нужно расти. Бог долго поливает дерево, а если не растет, срубает.
После разрешительной молитвы он благословил меня пока продолжать жить в пустыне и молиться, а также исполнять послушание пономаря, но не меньше двух раз в год приезжать к нему на исповедь и принимать участие в послушаниях в Лавре вместе с другими паломниками.
— Батюшка, что мне делать в пустыне?
— Сначала не делай того, чего нельзя делать православному человеку, а потом делай то, что нужно делать, чтобы спастись… — улыбнулся отец Кирилл.
— А что нужно делать?
— Всегда ищи одной правды
— Батюшка, а можно мне начать читать монашеское правило?
— Можно, можно, — согласился он и благословил меня: — Читай главу Евангелия, две главы Апостола, три канона с Акафистом и кафизму. А главное — подвизайся в смирении. Если будут какие-либо недоумения по правилу, твой иеродиакон растолкует тебе все…
Я вышел через другую дверь, словно неся в груди светлый огонек свечи. Внутри что-то тихо светилось, согревая душу. У двери меня ожидал мой друг:
— Ну как впечатление?
Я глубоко вздохнул:
— Знаешь, просто нет слов… Лучше него я еще не встречал в жизни человека!
— Ну еще бы! Теперь держись его и будь у старца в послушании! А правило монашеское он тебе благословил?
— Благословил, только у меня много вопросов, в какой последовательности и когда его читать?
— Слава Богу! — обрадовался отец Пимен. — Может, тоже монахом станешь! Не безпокойся за правило, я тебе все объясню!
Именно в Лавре, под благословением преподобного, под родной рукой старца и в присутствии его святой души я понял то, в чем серьезно ошибался. Святые люди всегда были, есть и будут, несмотря ни на какое коммунистическое или иное засилие. Приходилось встречать священников, соблазненных привилегиями и церковной карьерой, но были и такие светильники Божии, как отец Кирилл и множество подобных ему старцев, пронесших несокрушимую веру во Христа через все испытания и оказавших неизмеримую благодатную помощь множеству верующих. Эти удивительные люди воплотили в себе совершенное уподобление Христу.
— Хочешь познакомиться с удивительным старцем? — спросил меня как-то отец Пимен, когда мы сидели у него в келье.
— Конечно.
— Он бывший профессор, а теперь схииеромонах Моисей.
— А удобно просто так нагрянуть, отче?
— Удобно, удобно, он хороший, сам увидишь, — заверил друг.
Погода стояла еще довольно холодная. Отца Моисея мы застали в коридоре: ледяной водой из умывальника он мыл свои длинные белые волосы, стоя возле раковины в подряснике и засучив рукава.
— Отцы, проходите в келью, там у меня Алеша сидит… — и добавил. — Карамазов… — в голосе старца слышалась улыбка и большая доброта.
В келье мы увидели паломника лет тридцати, по виду бывшего военного, который взял благословение у отца Пимена. Старец вошел в комнату, небольшую, со скудной мебелью. В углу стоял аналой, лежали раскрытые книги, у старинных икон горели лампады. Я подошел под благословение:
— Что, из мира, молодой человек? — спросил отец Моисей.
— Из мира, батюшка, но стремится в Лавру! — ответил за меня мой друг.
— Поиски счастья в миру — это словно бежать за радугой, никогда не поймаешь! Ведь счастье не ждет тебя где-то, оно в тебе прямо сейчас и это — Христос! А как у вас дела
— Стараюсь… — смущаясь, ответил я.
— Если человек не молится, он начинает жить миром. Когда он живет миром, то и других тянет в него. С другой стороны, тот, кто живет молитвой, живет Богом, выходит из мира и другим указывает путь спасения. Так, отец Пимен?
— Так, батюшка, — улыбнулся иеродиакон, понимая намек старца.
— Корень спасения — глубокое убеждение в безполезности всяких мирских дел! Грустно не знать Христа, даже если знаешь весь мир…
Мы вышли из кельи отца Моисея, размышляя над его словами.
Несколько дней, которые я пробыл в Лавре, молясь у преподобного, были освещены тем благодатным внутренним огоньком, который согревал и утешал сердце и душу. С этим тихим и трепетным светом в сердце я вернулся самолетом в Душанбе и с восторгом поделился с родителями впечатлениями от встречи с отцом Кириллом:
— Он такой добрый, мудрый и очень хороший! К тому же он еще и духовник самого Патриарха! — похвастался я, поднимая статус своего старца в глазах родителей.
Отец и мать со счастливыми улыбками смотрели на меня, совершенно согласные с тем, что они услышали. Заочно они уже полюбили самого родного и любимого человека в нашей семье.
Монахиня из нашего храма поздравила меня с тем, что отец Кирилл взял меня в духовные чада:
— Он замечательный батюшка, я много слышала о нем хорошего! — говорила она мне. — А я бы тебе посоветовала все же съездить еще к одному старцу. Он великий подвижник и духовный светильник!
— Кто же это, матушка?
— Отец Николай, на острове Залита, под Псковом! Слыхал о нем?
— Нет, не слышал…
— Так поезжай к нему, советую!
Я задумался. Образ отца Кирилла уже вошел в мое сердце и оно не желало искать для себя никого другого.
— Как-то не тянет ехать, матушка… Мне мой батюшка очень понравился и я не могу уже ездить к другим духовникам, простите!
— Ну как хочешь… Тогда держись своего старца, он тоже хороший духовник!
Так я и не поехал на остров Залита, хотя впоследствии много знакомых ездило к этому известному духовнику. Моя душа уже поселилась у ног моего любимого духовного отца и не могла его оставить.
Задавшись целью исполнить послушание, которое мне благословил иеродиакон, я купил темно-серый простой костюм и черную рубашку, в которых мне было очень душно и жарко в летнем Душанбе. В таком виде я стоически ходил на службы в храм и вскоре это стало моей привычной одеждой. Молитвенное монашеское правило мне пришлось по душе и усвоилось на одном дыхании. С правилом приходила пусть небольшая, но ощутимая благодать, дающая силы жить и радоваться. Еще оставалась радость поэзии, которой я доверял свои сокровенные чувства и переживания. В газете продолжали появляться мои стихи, благодаря доброму отношению к моим стихотворным попыткам заведующей отделом поэзии. За время работы в сейсмологии мне удалось собрать большую библиотеку из популярной тогда серии «Библиотека всемирной литературы», а также все переводы таджико-персидской поэзии, в которых я нашел немало мудрых строк. Из своих стихов того периода, посвященных моим родителям, осталось в записях всего два стихотворения: одно — посвященное матери, а другое — нашему дому.