Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Постепенно продвигаясь дальше по тропе, мы добрались до ущелья схимника. Вокруг все казалось диким и неприступным. Над одним из крутых скальных обрывов иеродиакон указал на грот, в котором пытался зимовать пустынник. Действительно, летом он был практически недосягаем, а зимой по снегу становился легко доступным для любого охотника. Мы расположились под этим крутым обрывом, устроившись таким образом, чтобы за спиной находилась скала. Так благословил отец Пимен, готовясь к очередному ночному искушению. Алексей и я взяли котелки и отправились к реке за водой. Возвращаясь, мы увидели, что горят кусты, росшие по обрыву.
«Пожар!» — завопили мы и помчались на огонь, расплескивая из котелков воду. Но, прибежав, обнаружили следующую картину:
— Теперь сюда никакие медведи и кабаны не соберутся! — объяснил он довольным голосом.
— Это так, но если лес загорится, то мы пропали! — разволновавшись ответил я.
Остатками воды и ветками мы с поэтом погасили огонь. Ночь прошла спокойно, только дым от обгоревших кустов постоянно тянул на наш ночлег. От едкого дыма першило в горле и слезились глаза.
— Вот видите, ночь прошла спокойно, огонь испугал зверей! — объявил утром отец Пимен.
Стало ясно, что живя в многолюдстве монастыря, он отвык от горного уединения. За чаем мы долго разговаривали о том, как защищать нашу ночевку от диких зверей. Я по мере сил старался придать этим разговорам веселый оборот.
Наша цель состояла в том, чтобы выйти на альпийские луга, устроить многодневный привал, читать молитвенное правило и совершать небольшие прогулки по окрестностям. К сожалению, на этом маршруте я сбился с пути. Выбрав неправильное направление, заставил всех карабкаться по крутому склону, цепляясь за кусты и траву. Иеродиакон терпеливо полз вверх и вскоре исчез из виду. Следом полез мой спутник с большим рюкзаком за спиной. Внизу бежала небольшая речка с острыми камнями, скатившимися с обрыва. Поэт взял круто вправо и отдалился от меня, держась за траву на высоте трех-четырех метров. На моих глазах кусты травы, за которые он ухватился руками, медленно оторвались от скалы. Мой друг также медленно, как в замедленной съемке, завалился на спину и полетел вниз. Все произошло так неожиданно, что я растерялся. Но поэту помог рюкзак — он потянул его вниз, но он же и спас ему жизнь, защитив от острых камней. Бедняга упал в реку на спину прямо на острые камни. Я подбежал к нему и помог подняться:
— Ну как ты, жив?
Он не отвечал, но твердил одно и то же, словно его заклинило:
— Мой паспорт, мой паспорт…
Обнаружив паспорт во внутреннем кармане штормовки совершенно сухим, он успокоился и пришел в себя. Мы не стали больше подниматься по обрывам, а прошли вверх по речке метров сто, где увидели широкую тропу, пересекающую речной поток и поднимающуюся вверх в луга.
После падения наш спутник начал хандрить. Он подолгу отставал, и нам тоже приходилось останавливаться и дожидаться его, когда он появится из-за поворота. Горы показали, что характер у него не сахар. Так он шел до самых лугов, далеко отставая и не желая идти вместе. Возможно, поэт винил меня, послужившего причиной его падения: ведь это я избрал неверный путь. Дождавшись товарища, я попросил у него прощения:
— Прости, Алеша, это я виноват, что выбрал плохой маршрут!
Но он резко оборвал меня:
— Да ты уже достал меня своими извинениями! — поэт явно не хотел со мной разговаривать.
Когда наша группа вышла на просторные луга, лежащие в голубой дымке, москвич явно повеселел и, казалось, забыл о своем падении и обиде. На горных склонах было привольно и красиво. Всюду цвели чайные розы, и весь поход нас сопровождал их аромат. Травянистые склоны переходили в скальный высокий гребень хребта Хазратишох, за которым лежал Афганистан, отделенный от Таджикистана рекой Пяндж. У подножия гребня мы расположились на ночлег. Развели костер и залюбовались открывшимся видом: вдаль, чередой фиолетовых гряд, насколько хватало глаз, уходили на запад безбрежные просторы Южно-Таджикской депрессии, исполненные золотистого очарования ложащихся на землю сумерек. Иеродиакон шумно вздохнул: «Хорошо, правда?»
Я кивнул головой. Мы понимали друг друга. Даже
Утром, после молитв и чая, отец Пимен, довольный своим успешным штурмом крутого склона, предложил: «Давайте поднимемся наверх налегке, посмотрим на Афганистан! Это будет интересная прогулка!» Мы дружно поддержали его предложение. Каждый из нас убрал крупы и сухари в рюкзак, соль высыпали в банку, крышку которой крепко завернули, чтобы соль не намокла в случае дождя. Все вещи замотали в пленку и начали подъем на вершину хребта. Поднимались мы не спеша, потому что вышли рано и уже к одиннадцати часам дня стояли наверху. С вершины открывалась пойма Пянджа, вдали возвышались Афганские горы, подернутые знойным маревом. Вокруг расстилались безграничные дали, с безчисленными ручьями и долинами, убегающими вниз к мутножелтой реке вдали.
Насытив глаза безкрайней панорамой гор, мы повернули в обратный путь и начали неторопливый спуск к нашему привалу. Когда до оставленного бивуака оставалось метров шестьсот, иеродиакон с тревогой в голосе воскликнул: «У наших рюкзаков кто-то ходит!» Я вытащил из футляра бинокль: возле снаряжения виднелось стадо коров, которые подозрительно толклись у наших вещей. Мы попробовали криками и воплями спугнуть стадо, но эти устрашающие звуки не долетали до увлеченных своим занятием животных. Бегом наша компания устремилась вниз. Коровы, заметив наше быстрое приближение, дополненное страшными криками, разбежались. Маленький лагерь подвергся полному разгрому: из рюкзаков была вытащена вся крупа и съедена. Ни сухарей, ни других продуктов не осталось, и что поражало — банка с солью лежала открытая и соль исчезла начисто! Поэт, как потерянный, ходил рядом с разбросанными вещами и причитал:
— Я хорошо помню, что завернул крышку на банке… С продуктами ладно, все понятно, но как эти твари отвернули крышку с банки и съели соль? Не понимаю…
Удрученные тем, что у нас не осталось ни крошки еды, мы упаковали рюкзаки и быстрым шагом отправились вниз, чтобы добраться до трассы и «поймать» попутную машину. Но как мы ни торопились, а дошли только до того места, где иеродиакон отпугивал огнем медведей. Нужно было ночевать впроголодь и оставалось только одно: искать на деревьях редкие ягоды тутовника, которые давно поклевали птицы, и на заломленных яблонях добывать незрелые кислые яблоки. Кое-как утолили голод и легли спать. Ночью все было тихо, только над головой сочувственно мерцали, словно из последних сил, слегка закрываемые тонкими облаками летние созвездия.
Утром мы пошли дальше вниз, пробуя на вкус различные травы, большей частью кислые или горькие, заодно срывая редкие ягоды тутовника. На одном попутном бензовозе всем ехать не удалось, поэтому отец Пимен самоотверженно благословил нам двоим ехать, оставшись ожидать следующую машину. В поселке нас окружила милиция с подъехавшего уазика. Они проверили наши паспорта и устроили допрос: кто мы и что здесь делаем? Оказалось, что на днях ограбили бронированный вездеход с золотого прииска, который вез золото. Этого металла у нас не оказалось, поэтому нас оставили в покое. В ожидании иеродиакона мой собеседник попросил прощения за свое поведение. У меня не было на него никакой обиды и наши отношения вновь восстановились. Когда приехал отец Пимен, мы отправились в поселок, надеясь утолить голод, усугубленный начавшимся расстройством наших желудков от диких трав и жутко кислых ягод.
Дома отца Пимена ожидала телеграмма из Лавры о награждении его за участие в подготовке Собора рукоположением в иеромонаха. Поэтому он спешно собрался, и я поехал провожать моего друга в аэропорт на такси. Поэт уехал в Москву поездом. По пути отец Пимен обнаружил, что в спешке забыл паспорт. Пришлось возвращаться домой. Пока ездили за паспортом, опоздали на рейс, а следующий самолет по расписанию улетал только через несколько дней.
— Поедем в аэропорт на всякий случай, только, прошу, давай молиться! — попросил иеродиакон и взялся за четки.