Птицы небесные. 3-4 части
Шрифт:
— Отче, когда я жил в горах в уединении и молился, то старался читать труды святых Отцов. Иногда книги помогали мне и утешали, а иной раз даже мешали, и я скорбел об этом. Как следует относиться к чтению в пустыне? — Мне вспомнились дни, когда я не мог много читать, так как молитва поглощала весь ум, хотя желание читать было большое.
— Желая узнать много, мы теряем возможность узнать Одно, которое и есть истина. При этом желаем благодатного утешения — и не получаем. Не желаем скорбей — и находим их. Такие действия не приводят к спасению. Если принимаешь утешение, то принимай и скорби. Другого пути нет, чтобы преодолеть и победить сей мир — прибежище скорби, и соединиться со Христом. На самом деле всякое мирское «утешение» — это и есть скорби, которые показывают нам
— Разве книги не наши помощники в спасении?
— Отдельно от Христа нет спасения, поскольку Христос и есть Спасение. Полнота благодати находится не в книгах, а в Святом Духе, Который является самой сутью спасения. Боговдохновенное Евангелие и труды подвижников Церкви написаны Святым Духом, Который призывает нас исполнить написанное в них. Есть время читать святые книги, и есть время исполнять заповеданное ими. Началом же подвига святые отцы полагают плач.
Иеродиакон наклонился ко мне:
— Батюшка, вы задавайте простые вопросы, чтобы старец отвечал проще, а то он иногда начинает говорить на древнегреческом… Я не настолько знаю греческий, как отец Исидор.
Геронда продолжал:
— Потому те монахи, которые заключают спасение во множестве методов и уставов, а также во множестве книг, не разумеют смысла спасения во Христе. Не понимая этого, они ни к чему не приходят. Поэтому познание Истины — Возлюбленного Христа, есть главное условие спасения. Не стремясь ко многому, обретаешь Единое, в Котором исчезают все желания мира сего. Это Единое — Господь Иисус Христос, и никто и ничто другое…
— Геронда, благословите, чтобы ваш послушник показал нам пещеру Петра Афонского! — выступил вперед мой друг со своей просьбой, заметив, что отец Исидор прекратил свои наставления. Монах задумался и сказал так:
— Патерас, в этой пещере, где подвизался преподобный, многие русские потеряли здоровье, заболели и умерли. Никто не смог в ней жить. Поэтому Лавра закрыла эту пещеру и заложила вход камнями. Кто едет на Афон, ради спасения оставив родину, выше тех, кто подвизается здесь с самого рождения. Почему? Потому что земная родина закрывает путь к Небесной Отчизне, порождая привязанность и гнев к другим людям… Можете помолиться у этой святой пещеры. Петр, проводи их…
Я был поражен этим удивительным монахом, ставшим одним из моих любимых подвижников на Афонской Горе. Много позже, после кончины святого отшельника, труднодоступный район кельи преподобного Петра Афонского на долгие годы стал моим излюбленным местом уединения для молитвы в палатке на склонах и кручах афонской вершины.
Мы попрощались со старцем, и послушник быстро повел нас вниз по едва заметной тропинке, усыпанной мелкими коричневыми листьями средиземноморского дуба. Колючий кустарник густо оплел тропу, и приходилось то и дело отстранять колкие ветви руками. Вскоре нам предстала большая скальная ниша, действительно заложенная наглухо камнями на известковом растворе. Здесь послушник Петр позволил нам протянуть по четке, терпеливо ожидая в стороне окончания наших молитв. Это и была та удивительная ниша с каменными ступеньками, о предназначении которой я когда-то гадал, рассматривая со слезами умиления это изображение в афонском Патерике, сидя в келье на Кавказе. Как и там, афонские голосистые певчие птицы неумолчно тянули свою афонскую вечерню, перемежая ее звонкими руладами.
Неверующему человеку легко только в толпе, а верующему — только в уединении. И жутко неверующему оставаться наедине с самим собой, но как сладко оставаться верующему наедине с Возлюбленным Иисусом! Неверующие стирают с лица земли города со стариками, женщинами и детьми, а верующие в любовь Христову украшают землю трудами рук своих. Человека убить невозможно, ибо вечна и бессмертна душа его. Убийцы, убивающие в ближних самих себя, — вечно вас будут терзать кровавые кошмары, если не покаетесь и не уверуете! Верующие наследуют
НЕСЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
Чего не имеют люди, то и порицают, а что приобретут — тем похваляются. Не имеют в сердцах Бога, но думают прожить без Него. Окружают себя вещами и наслаждениями и полагают, что теперь будут счастливы, и с избытком. Но есть на них помыслы жуткие, как палящий ветер пустыни, и кружится, словно опавший лист, душа их, пока не вырвется из клетки тела и не унесет ее с собой мрачный вор душ человеческих — неизбежная смерть. Самые большие выдумщики — это спорщики о вере, которой у них нет, ибо надеются обрести ее в спорах. Стяжавший веру тих, словно глубина морская, пронизанная солнечными лучами, а благодатные утешения, большие и малые, словно стаи рыб, поднимаются в чистых водах их трепетных сердец. Весь мир целиком и без всякого остатка помещается в сердце каждого человека. Как управит человек сердце свое, таков и будет его мир земной, а впоследствии — и Небесный. Злая воля шевелит языками злых, а благодать приносит в душу великую тишину, и в ней начинает сиять светоносный лик Христов. Вот тогда от избытка сердца и говорят уста возлюбивших Бога больше своей жизни, как цветы полевые источают аромат на всю округу. Разговоры о делах земных не безумство ли пред Тобою, Господи, когда каждый миг есть возможность для блаженного соединения в благоговейном созерцании со святой любовью Твоей, Христе?
Припозднившись у пещеры преподобного Петра Афонского, мы должны были поспешить, чтобы добраться до темноты в Лавру. На пути стоял румынский скит, и невозможно было не приложиться к чудотворной иконе Матери Божией. У крепостных стен Великой обители Афанасия Афонского до нашего слуха донесся чудесный музыкальный перезвон колоколов.
— Эх, на вечерню опоздали… Теперь придется ожидать, когда архондаричный нас разместит, — вздыхал рядом мой друг. А мне колокольный перезвон показался сладкой небесной музыкой: такой красивой, проникающей в душу мелодии я еще не слыхал.
Вечерня закончилась. Монахи по чину подходили под благословение к игумену — худенькому седовласому старцу с ясными мудрыми глазами. Во всем его облике не было ничего начальственного. Чем-то он неуловимо напоминал отца Кирилла — наверное, своим благодатным обликом и длинной белой бородой. У большой иконы Матери Божией в золотой ризе — «Экономиссы» — выстроилась очередь.
— Здесь Пресвятая Богородица Сама правит монастырем. Она в Лавре является экономом, поэтому эта икона называется «Экономисса», — пояснял мне иеродиакон. С умилением я поцеловал любимый образ Богородицы. У мощей преподобного Афанасия Афонского мы с благоговением совершили земные поклоны и прикоснулись лбами к холодной каменной плите. Здесь неожиданно из моего сердца сама собой излилась молитва к Матери Божией и Ее угоднику, чтобы они оставили меня в Лавре, потому что иного места, более прекрасного, чем эта Святая обитель со множеством келий по горе, для меня уже не было, куда бы я дальше ни отправился.
Миг за мигом, проведенные в этом монастыре, оказывали на мою душу удивительное воздействие — молитвенно-ладанный дух в старинном храме с прекрасными фресками Феофана Кипрского, впечатляющий вид древней обители, основанной в X веке, уютный дворик, мощенный камнем, осененный кипарисами и магнолиями, благоговейные лица престарелых монахов, каждый из которых походил на древнего старца, — все вместе это складывалось в незабываемую картину размеренной и святой монашеской жизни, которую жадно впитывало мое сердце.